Прилив начался в 7 часов вечера. Но несмотря на все наши приготовления и все наше старание, нам не удалось сдвинуть судна ни на один дюйм вперед. В восемь часов вечера, когда наступила темнота, нам пришлось оставить работу до другого дня.
Когда на следующее утро в два часа я вышел на палубу, с севера дул свежий ветер. В 3 часа судно начало двигаться как бы в судорогах; я разбудил всех и сказал им, чтобы они были готовы воспользоваться каждой представляющейся нам возможностью. Северный ветер крепчал и перешел в шторм с дождем. Мы подтягивались и подтягивались на верпах, но без всякого результата. Судно страшно билось о камни. Как всегда в критических положениях, я посоветовался со своими товарищами, и мы решили испытать последнее средство - поднять на судне паруса. Пена брызг стояла над судном, и буря налетала порывами, со стоном и воем; но мы работали изо всех сил, и нам удалось поставить паруса. И вот началось плавание, которого, конечно, никто из нас не забудет, хотя бы мы дожили до возраста Мафусаила![25] Сильный напор парусов и высокие, крутые волны поднимали судно и бросали его вперед опять на камни, и мы каждую минуту ожидали увидеть доски нашего корабля плавающими по морю. Фальшкиль расщепился и всплыл. Нам не оставалось делать ничего иного, как только наблюдать за ходом событий и спокойно ждать результатов.
Не могу сказать, чтобы я был спокоен, стоя на вантах и следя за танцем судна с камня на камень. Я горько упрекал себя. Если бы я послал вахтенного в наблюдательную бочку, этого никогда бы не случилось. Он заранее заметил бы риф и предупредил бы нас о нем. Неужели же эта моя неосторожность остановит все наше предприятие? Предприятие, начавшееся так замечательно! И мы, прошедшие уже так далеко, дальше, чем кто-нибудь до нас, — мы, так счастливо справившиеся и миновавшие те части прохода, которые считались самыми трудными,— принуждены будем теперь остановиться и с позором повернуть обратно! Повернуть обратно, так ли? И это еще вопрос! А если судно разобьется, что тогда? Мне приходилось держаться изо всех сил, чтобы не быть сброшенным далеко в море, каждый раз как судно подбрасывалось и снова садилось на камни... Неужели же судно разобьется? На это было больше всего похоже! Мель становилась все выше, и, как я видел, об наружный ее край разбивалась волна. Туда-то именно нас и выбросит, наверное, бешеный северный шторм! Паруса натянулись, как кожа на барабане, такелаж[26] дрожал, и я каждую минуту ждал, что он полетит за борт. Постепенно мы приближались к самому мелкому месту рифа, и море все больше и больше окутывало судно пеной.
Мне казалось уже почти невозможным, чтобы судно выдержало удары у наружного края рифа, он ведь почти не покрыт водой. Настало время спускать лодку и грузить в нее все самое необходимое.
Я был в ужасном смятении перед принятием решения. На мне лежала ответственность — приближался момент, когда я должен был сделать выбор. Покинуть „Йоа“ на лодках и предоставить волнам разбить ее — или решиться на крайнее средство и, может быть, погибнуть всем вместе с судном!
Я спустился вниз по одной из оттяжек, чтобы попасть на палубу как можно скорее.
— Приготовить лодки и погрузить их провиантом, оружием и патронами!
Тут Лунд, стоявший ближе всех, сказал: "Не рискнуть ли нам на последнее средство и не сбросить ли весь остававшийся палубный груз?"
Это было моим заветным, пламенным желанием, но я не смел его высказать, жалея своих товарищей. Оказывается, все были согласны с Лундом, — и хоп! Мы принялись за палубный груз! Мы взялись по-двое, и ящики весом по 200 килограммов полетели за борт как мешки с сеном. Дело сделано, и я снова взобрался на снасти. Оставалось уже не больше длины судна до самого мелкого места. Пена и брызги покрывали судно, мачта[27] шаталась — и „Йоа“ приготовилась к последнему решительному прыжку.
Вот ее подняло — высоко — и швырнуло с размаху на голые камни — удар за ударом, еще сильнее, чем прежде... я в отчаянии посылал горячую молитву всемогущему, сознаюсь в этом честно, — снова удар еще ужаснее — еще — и вот мы соскользнули с камня!
Я быстро взобрался в бочку. Нельзя было терять ни минуты, — необходимо было найти путь среди всех мелей, тесным кольцом окружавших нас. У руля стоял лейтенант Хансен, спокойный и безмолвный — чудесный парень. Он закричал:
25
Мафусаи́л — согласно Библии, один из праотцов человечества, прославившийся своим долголетием: он прожил 969 лет.