Лейтенант Хансен усердно занимался какими-то вычислениями, я был занят тоже своим делом. Примус прогорел недолго, когда мне показалось, что распространяется какой-то резкий, острый запах. Я посмотрел на лейтенанта, не замечает ли он чего-нибудь, но тот неподвижно сидел, погруженный в свои вычисления. Тогда, ничего не говоря, я оделся, решив идти в обсерваторию и предоставить лейтенанту дальнейшее испытание печки. С меня было довольно, запах был отвратительный!
— Это черт знает что! — вскричал лейтенант и бросил карандаш. — Какого дьявола, что за свинство?
Я был уже за дверями, оставив лейтенанта среди густого, тошнотворного дыма, запахом своим напоминавшего о всех собаках из Годхавна и с „Йоа“, вместе взятых! Дело в том, что кирпичи лежали незакрытыми в излюбленном месте собачьих игр. Представьте себе теперь, что получилось под действием нашего замечательного примуса!
Когда я уже был на горке у обсерватории, на судне раздался подозрительный грохот. Я понял, в чем дело: это выбрасывалась хитроумная печь Лунда. У нас осталось лишь одно воспоминание о ней. Но оно ужасно долго держалось в стенах каюты!
Умиктуаллу, все еще ловивший рыбу в Навьято, пришел к нам занять у нас на несколько дней собак. Он сообщил, что Талурнакто отдал почту в Навьято Атангале и проследовал на юг с одной эскимосской дамой! Значит в качестве мужа № 2. Спешу отметить, что это единственная неисполнительность, встретившаяся мне у эскимосов-нетчилли.
Кроме того Умиктуалло сообщил нам, что умерла от родов одна знакомая нам эскимоска. За эту зиму это был второй смертный случай.
14 декабря у экспедиции появился новый участник.
Я взял к себе одного 10-летнего мальчика по имени Каумалло. Это был круглый сирота, пробавлявшийся[54] чем бог пошлет, и одетый в такие отрепья, что просто жалко было смотреть. Ревматизм мешал ему ходить. Кроме того у него было какое-то серьезное уродство. Мы все были рады взять его к себе и всячески старались устроить его получше. Первое, что мы сделали, это послали его с Виком в "Магнит" и подвергли процессу очистки. Вик остриг ему длинные волосы и мыл и тер его так, что было просто чудом, как это мальчик остался жив! Но жив он остался и затем был облачен в новые одежды с ног до головы. Лунд устроил ему постель в каюте на одной из лавок, так что мальчику было хорошо во всех отношениях. Однако, его пребывание в числе участников экспедиции „Йоа“ не было длительным. С ним случилось то же, что с финским мальчиком у одного почтенного писателя, — он не вынес хорошей жизни. Перемена пищи повлияла на его кишечник, и нам пришлось посадить его на диету. Мы питались обычно — и вдруг Каумалло дают есть одну овсянку! Он очень обиделся. И в конце концов отказался есть. Создалась такая обстановка, что мне не оставалось делать ничего иного, как только отправить его снова на берег. На другой же день он опять был такой же чумазый и страшный, как и раньше. Но по-видимому чувствовал себя много лучше.
Эскимосы устремлялись теперь в нашу гавань целыми толпами. Они закончили свою рыбную ловлю в Навьято и других местах и намеревались, как нам казалось, провести рождество на отдыхе в Огчьокту. Не было никакого сомнения в том, что наше присутствие придавало этому месту особую притягательную силу. Во всяком случае многие из них сейчас же начали выпрашивать у нас пищу. У некоторых пищи на зиму было больше чем достаточно для себя самого и семьи; однако, у некоторых ее оставалось маловато, отчасти из-за несчастливой охоты, отчасти из-за собственной лености. Было очень неприятно видеть всех этих попрошаек. Нам приходилось решительно отказывать им, так как невозможно было поддерживать всю эту массу людей. Делать нечего — пусть раздобывают себе пищу сами, где бог пошлет.