В начале, когда участники экспедиции еще не совсем привыкли к эскимосской одежде и не носили ее всерьез, многим из нас казалось глупым, что взрослые мужчины, вроде нас, щеголяют в одежде с бахромой, и поэтому мои товарищи спарывали ее. У меня же были некоторые сомнения на этот счет: уже тогда я понял, что в эскимосской одежде или обиходе нет ничего, что не имело бы определенного смысла или не было бы полезно,— поэтому, несмотря на насмешки, я оставил бахрому болтаться. Но лучше смеется тот, кто смеется последним: в один прекрасный день, анораки, у которых была отпорота бахрома, начали загибаться кверху и скоро могли бы уже служить вместо кашне,[62] если бы к ним опять не была сейчас же пришита бахрома.
Около рождества в Нетчилли становится весело. Хотя эскимосы не имеют никакого понятия о нашем рождестве или о причине его празднования, но у них как раз в это же время бывает свой зимний праздник, буквально соответствующий нашему рождеству. Склады у них еще полны оленины и рыбы, и весь день проходит исключительно в еде, питье и веселье. Они сообща построили огромную „иглу“, которая служит для общих сборищ и увеселений. Эти иглу для празднеств бывают настоящими дворцами и вмещают до 50 человек. Развлечения разнообразны: гимнастика, шаманское искусство, пение и танцы. Гимнастикой занимаются мужчины всех возрастов. Даже старик Качкочнелли принимал участие и не отставал от молодежи. Так как у них нет турника, то им приходится довольствоваться теми материалами, какие находятся у них под рукой. Очень длинный ремень из тюленьей кожи складывается в пять раз, а другой ремень, тоже из тюленьей кожи, обкручивается вокруг него — получается вполне надежный канат. Теперь нужно его укрепить; это не так легко сделать, потому что снежная стена не представляет достаточно солидной опоры. Но и здесь эскимосы нашли выход. Они просверливают в стенах дыры одну против другой, просовывают в эти дыры оба конца каната и прикрепляют их к двум палкам, которые вставлены в снег с каждой стороны хижины. Получается прекрасный эластичный турник, и начинаются упражнения. Я был поражен, увидав у этих людей множество своих детских кунстштюков — исполненных положительно очень талантливо. Гимнасты были ловки и гибки. Мне самому захотелось вспомнить детство и показать эскимосам свое искусство, но это вышло очень неудачно. Не помогло и то, что я ссылался на непривычку к канату, заменяющему знакомый мне турник, — мое неудачное выступление вызвало всеобщий смех, как эскимосов, так и каблуна.
Для всяких штук ангекока (шамана) не нужно такой большой хижины; их можно показывать везде. Обыкновенно это делается с какой-нибудь целью: чтобы изгнать болезнь, обеспечить хорошую охоту и т.п. Несмотря на все свои старания я никак не мог узнать, что нужно для того, чтобы сделаться ангекоком. Между ними существуют различные степени, одни из них великие, другие менее значительные и, наконец, совсем малые. Кагоптиннер, как уже упоминалось, был великим ангекоком, величайшим в племени. Старый Предерик был тоже одним из значительных, но не таким великим, как Кагоптиннер. Нам никогда не позволялось присутствовать на этих представлениях, но однажды мне совершенно случайно удалось ознакомиться со всей этой штукой. Мне нужно было поговорить с Совой. Около его хижины стояло несколько эскимосов, которые что-то сказали мне, когда я хотел войти; я понял, что они говорили о чем-то особенном, но о чем именно, я уяснил себе только потом. Уже в сенях я услышал громкий вой, но принял его за пение, немного, правда, более резкое, чем мне приходилось слышать, и поэтому продолжал идти дальше. У внутреннего входа в самую хижину, который был так низок, что мне пришлось вползать в него на четвереньках, я остановился, чтобы посмотреть, что там происходит. Я скоро уяснил себе, что старый Предерик и его жена — отвратительное старое существо и одна из тех немногих женщин, с которыми я никак не мог сговориться — колдуют во всю! Лежанка, на которой они сидели, была погружена почти в полную темноту, так что я при свете единственной небольшой "световой пилюли" в хижине едва различал контуры этих двух названных особ. Зрителями был Сова и Умиктуаллу с семействами. Они стояли на почтительном расстоянии от выступающих и все были очень серьезны. К счастью, меня не сразу заметили, и я некоторое время спокойно мог наблюдать их всех. "Старуха" вопила во все горло; старый Предерик выл так, что при обычных обстоятельствах это могло бы считаться прекрасным достижением в данной области, но сейчас его вой совершенно заглушался ее криком. Что именно происходило на лежанке, я не мог рассмотреть, а сделанное мною движение пододвинуться поближе к выступающим выдало мое присутствие. Впрочем, я не смутился, а спокойно встал и пожелал обывателям доброго вечера. Но этого мне не следовало делать: старая дама испустила столь ужасный рой, что я поспешил ретироваться. Я всегда чувствую величайшее почтение к дамам в подобном состоянии!