Она на него даже не взглянула.
— Мне страшно, Чарльз. — Все тот же отчужденный голос.
— За меня? Из-за того, что я наговорил?
— Нет, не за тебя. Ты видишь, что со мной происходит?
— Вижу. Ты изменилась.
— Я очень долго жила с мыслью: когда же это начнется? Думала, быть может, россказни все это, я не подвержена старению. Кто же поверит в свою старость? Но это началось. Как раз когда мы с тобой впервые приехали сюда, в Александрию. В Чанъане стало еще хуже. Ну а сейчас… сейчас…
У Чарльза вырвалось вдруг:
— Стенгард сказал, что вскоре откроется Константинополь.
— Ну и что?
— Неужели ты не хочешь попасть на открытие?
— Чарльз, я становлюсь уродливой старухой.
— Отправимся в Константинополь вместе. Завтра же, да? Что скажешь? Наймем корабль. Плыть недалеко — всего лишь пересечь Средиземное море. Плавание в Византий! Знаешь, в мое время была поэма с таким названием. Получается, до сих пор не забыта, раз кто-то ввел ее мне в память. Спустя все эти тысячелетия кто-то еще помнит старину Йейтса. «Зато в разгаре неистовые игрища юнцов; реликты птичьих стай в любовной яри». Плыви со мной в Византий, Гайойя.
Она пожала плечами.
— С таким лицом? Старея с каждым часом? Тогда как все они навеки молодые? Тогда как ты… — Она запнулась и умолкла.
— Заверши фразу, Гайойя.
— Прошу тебя, оставь меня одну.
— Ты хотела сказать: «Тогда как ты навеки молод, Чарльз». Верно? Ты всегда знала, что я не постарею. Я этого не знал, но ты ведь знала.
— Да, знала. Я притворялась, что это неправда… Что ты стареешь так же, как и я. Страшно глупо с моей стороны. Когда в Чанъане я впервые заметила не вызывавшие сомнений признаки… Тогда-то я и поняла, что не могу с тобой оставаться. Потому что, глядя на тебя, вечно молодого, а потом на себя, я… — Она взмахнула рукой. — В общем, я вручила тебя Белилале и сбежала.
— Зря ты это сделала, Гайойя.
— Я так не думаю.
— Но ведь тебе не обязательно стареть. Ты можешь не стареть, если захочешь!
— Не будь таким жестоким, Чарльз, — невыразительно произнесла она. — То, что со мной творится, — неизбежно.
— Есть способ избежать.
— Ты в этом ничего не смыслишь.
— Да, смыслю мало, — согласился Чарльз. — Зато я знаю: способ есть. Может, мой план и примитивен, безыскусен, типичен для двадцатого столетия, но я уверен, что осуществим. Я все обдумал, пока летел сюда. Скажи, Гайойя, почему бы тебе не обратиться к программистам, мастерам или проектантам — даже не знаю, как их называть. Короче, к тем, кто создает все эти города, эфемеров и гостей. И воплотиться с их помощью в нечто вроде меня!
Она в испуге подняла глаза:
— Что ты такое говоришь?
— Они ведь слепили, по сути, из обрывков сведений человека двадцатого века, ион получился приемлемым. И прочих гостей из различных эпох. Тот же англичанин — аутентичен, убедителен. Так почему бы им не сделать то же самое с тобой? Получится ведь даже лучше! Произвести Гайойю настолько достоверную, что и сама Гайойя не ощутит разницы. С одним только отличием — новая Гайойя не постареет. Гайойя — конструкт, Гайойя — программа, Гайойя — гость! А почему бы и нет? Скажи мне, почему бы и нет, Гайойя?
Женщину заметно трясло.
— Просто неслыханно!
— Но как ты думаешь, это возможно?
— Откуда мне знать!
— Понятно, что возможно. Раз уж они создают гостей, то могут взять и туристку и тем же способом сделать дубликат…
— Такого еще не было. Уверена. Просто представить не могу, чтобы кто-то из нас пошел на такое. Лишиться тела… позволить превратить себя в… в…
Она покачала головой, впрочем, скорее изумленно, нежели отрицательно.
— Вот именно, — сказал он. — Лишиться тела. Естественного тела — стареющего, ссыхающегося, отказывающего тела краткосрочника. Что в этом такого ужасного?
Гайойя побледнела:
— Это безумие, Чарльз. Давай закроем эту тему.
— Безумие? Я так не считаю.
— Просто тебе не понять.
— Это мне-то не понять, каково бояться смерти? Это мне-то не понять, какою дряхлеть среди вечно юных? Чего я не могу понять, так это почему ты даже не желаешь рассмотреть предложенный мной…
— Нет, — отрезала она. — Я уже сказала, это безумие. Они меня засмеют.
— Кто?
— Все мои друзья. Хоук, Стенгард, Арамэйн… — Она снова отвела взгляд. — Они могут быть очень злыми, даже не осознавая этого. Они презирают все, что кажется им неизящным, — все суетливое, безысходное, трусливое. И знаешь, как это будет выглядеть? Притворство на притворстве! Они будут ужасно снисходительны. О да, они будут со мной милы: правильно, Гайойя, как здорово придумано, Тайшет… Но за глаза будут надо мной смеяться. Будут говорить обо мне всякие гадости. Я этого не вынесу.