Нынче место его подвело, урожай был небогатый, но старик не расстроился. Добрал сыроежками и лисичками, а после и вовсе отвлекся на чернику - изрядно подсохшую на жаре, зато уродившуюся в избытке. Прикинул, что надо бы повторить через неделю, с прицелом на бруснику, без отвлечения на прочее. А скоро и клюква. Он постоял, щурясь на далекие болота. Затем перевел взгляд на часы и на компас: пора возвращаться.
Зиновий Павлович, будь он знаком со стариком, назвал бы это решением закрытием гештальта. Лесные скитания были для того больше грибов и рыбалки, с годами они сделались ритуалом. Старик навещал эти края много лет, принципиально не признавая иных. Он был человеком привычки. Случалось даже, что путешествие не приносило ему ожидаемого удовольствие и даже оказывалось в тягость - погода ли была виновата, хандра; все это не имело значения. Гештальт нуждался в завершении, без этого старик испытывал сильнейшее внутреннее неудобство.
Его караулили не первый день.
Наблюдатель исправно приезжал с утра пораньше и ждал, когда со станции удастся разглядеть одинокую фигуру, бредущую по грунтовой дороге. Он не боялся свидетелей, их было немного в этом диком захолустье. Оглянулся, оценил расстояние до площади: метров триста. Старик приближался. Наблюдатель укрылся в кустарнике и ждал, когда тот поравняется с ним. Едва это произошло, наблюдатель свистнул.
Путешественник приостановился, повернул голову. Наблюдатель выступил из-за дерева, сделал яростные глаза и поманил к себе.
Старик опешил.
- Что такое? Откуда?
Нахмурив кошачьи брови, он пошел на зов. Простые и понятные вопросы готовы были сорваться с его языка.
Наблюдатель приложил палец к губам: ни звука, после. Старик пожал плечами. В его глазах зажегся интерес. Он заподозрил было несчастье, но театрально-загадочный вид наблюдателя исключал горести и обещал неожиданности скорее приятные. Во всяком случае, увлекательные.
Наблюдатель сделал знак: сними поклажу. Старик, дивясь все больше, но покорно выдерживая режим молчания, избавился от спального мешка, однако некстати нацепил рюкзак, который до того держал за лямки в руке. Ему не воспрепятствовали - очевидно, эта малая ноша не могла помешать ознакомлению с тайной.
Наблюдатель чуть отступил в лес: шаг, другой, третий. Старик надвигался. Тот посторонился, вторично предупредил жестом расспросы и победоносно кивнул на что-то, находившееся на земле.
- Ничего не понимаю, - растерянно пробормотал старик.
Он подслеповато прищурился, склонился.
- Не вижу ничего...
Дед сказал сущую правду, смотреть было не на что. Все захватывающее разворачивалось за спиной. Леска взметнулась петлей, закрученной в согласии с практикой индийских душителей. Старик взмахнул руками, захотел встать, но сделать уже ничего не мог: он попался. Наблюдатель попятился, удерживая его на вытянутых руках. Рюкзак, отягощенный корзиной, притягивал к земле, и странник опрокинулся. Нападавший мгновенно сократил дистанцию, упал на колено и с силой развел концы удавки. Леска глубоко врезалась в морщинистое горло. Загорелое лицо посинело, глаза выпучились; старик захрипел, изо рта потекла слюна. Наблюдатель поморщился: жертва наложила в штаны.
Лес прыгал и раскачивался, он вовсе не кружился верхушками сосен, как показывают в кинематографических предсмертных панорамах. Деревья, небо, земля окутывались тьмой; птичье пение умалялось до комариного писка. Возможно, это пищало в мозгу что-то кровавое. Пальцы вгрызались в почву, под ногти забивалась хвоя. Ноги ритмично сгибались и разгибались, взрыхляя борозды. Разгоряченный наблюдатель дунул, отгоняя упавшую на взопревшее лицо паутину.