Когда старик умер, наблюдатель перевел дыхание, огляделся. Вокруг не было видно ни души. Он вышел на дорогу, та тоже оставалась пустынной. Он вернулся к покойному, ухватил за лямки рюкзака и оттащил метров на двадцать дальше, в заросли папоротника, где наскоро закидал чем попало. Полюбовавшись делом своих рук, наблюдатель уже совсем собрался уйти, но вспомнил о важном - ради чего, собственно говоря, все затевалось. Он рассмеялся, ударил себя по лбу, запустил руку в карман.
Там хранился предмет исключительного значения.
Наблюдателя отговаривали, даже недоумевали - к чему такие сложности, когда можно поступить проще. Тот усмехался и возражал, что его вариант намного надежнее. Любое дело должно выливаться в произведение искусства, иначе оно не стоит выеденного яйца. Его спросили, где он набрался таких идей, при его-то скучной профессии. Он процитировал поэта - насчет того, что идеи витают в воздухе. На него махнули рукой, но все же заметили, что чем хитроумнее замысел, чем больше в нем участвует людей, тем легче спалиться. Наблюдатель посоветовал не лезть не в свое дело.
Он был увлекающийся человек.
Он вынул предмет, завернутый в тряпицу и упакованный в небольшой пластиковый пакет. Обработка ногтей покойника и прочие мелочи не затянулись надолго. Минутой позже наблюдатель облегченно вздохнул. Его личный гештальт завершился. Одна петля затянулась на горле - и скоро сойдется следующая: в переносном смысле, но может быть, и в буквальном.
...Ретроспектива оборвалась.
Снайпер провел рукой по лицу и осторожно вышел из подъезда. У него еще было много дел.
Глава 11
Греммо поежился:
- Страшнее пули эта баба...
- Прижмитесь к стене, - велел Зимородов. - И двигайтесь по периметру дома приставными шагами. Я не согласен скрываться в подвале, мне хочется уйти как можно дальше от этого места. По нам стреляли, а вы навострили лыжи в самый капкан.
- Чудак человек, да куда же мы пойдем? - Ювелир тем не менее вжался в стену, как было сказано. - Можно где-то пересидеть, но потом все равно придется возвращаться домой.
- Боюсь, что лучше на эшафот. У Каппы Тихоновны семь пятниц на неделе. То звать полицию, то не звать...
- Значит, так тому и быть! Не вы ли стремились обратиться к властям?
- Я? Вы совсем свихнулись, Ефим. Вот какие выверты устраивает человеческая память! Это вам не терпелось, а я от них навидался, - завел старую песню Зиновий Павлович.
- Да полно вам. Подумаешь, замели на пару часов.
Зимородов долго и пристально смотрел на ювелира, который вел себя непозволительно дерзко.
- Я привлек вас в качестве умного мозга, - продолжил тот. - А вы уклоняетесь от решения проблемы. Бежите от трудностей.
Зиновий Павлович отклеился от стены и заглянул Ефиму в глаза. Там кривлялось сумасшествие. Ювелир был смертельно, бесповоротно напуган, и только Бог знал, какие внутренние силы пришли в движение, позволяя Греммо и дальше нести несусветный вздор.
Скоро тонкая перегородка рухнет, границы исчезнут - и хлынет неистовство. Доктор погладил свою повязку: у него снова разболелась голова.
- Поймите, Ефим, - Зимородов попытался прийти в соответствие с навязанным образом. -Мы ведем себя подозрительно, привлекаем внимание. По соседству с нами - два трупа. Скоро объявят перехват, антитеррор или что там у них. Район оцепят. Нам надо выбраться отсюда хотя бы на время. У вас есть деньги? Пойдемте в какое-нибудь кафе.
Греммо нервно облизывался.
- В кафе? Зачем?
- Посидим там пару часов. Вы захотели моего мозга - пусть он поработает. Нас прервали, у меня остались вопросы. Что-то во всей этой вашей истории мне крайне не нравится.
- Что-то? - саркастически повторил Греммо. Ирония лишила его остатков самообладания, и он вдруг закрыл лицо руками. - Господи, - послышалось сквозь пальцы. - Господи, господи...
Из окна первого этажа вдруг полилась бардовская песня.
"Мы с тобой теперь уже не те! И нас опасности не балуют!..."
Оба вздрогнули, запрокинули головы. Бодрый предпенсионный текст будоражил кровь.
"В нашей шхуне сделали кафе, на тумбу пушку исковеркали, растрачен порох фейерверками, на катафалк пошел лафет..."
Зимородов подался к Греммо, навис:
- Слышите, что вам поют?
"Море ждет, но мы уже не там! Такую жизнь пошлем мы к лешему..."
Они как будто поменялись местами. В докторе внезапно пробудилась бесшабашная романтика - не связанная, впрочем, с пропавшими парикмахершами. Греммо стоял и впитывал энтузиазм.