- Что там, Ефим?
- Мясорубка, - отозвался Греммо и повернулся к доктору, весь белый, как будто его собственная кровь вся притянулась к побоищу по закону сродства.
Собравшись с последними силами, Зиновий Павлович подцепил носком дверь и прокрался за стекло. Кто, если не он? Зимородов считал себя привычным к смерти. Студенты-медики упражняются на трупах, это основа основ во все времена. Зиновий Павлович учился еще при советской власти, которая умудрялась делать дефицитом все, но только не трупы. В анатомичке стоял огромный кубический чан, или ванна. Мутный раствор формалина скрывал содержимое. Будущие медики подходили по очереди, запускали руку по локоть, вылавливали так называемый органокомплекс - свободно плавающую объективную реальность. Печень, кишечник, желудок, еще не разделенные и выдранные целиком, требуха, потроха. Они никогда не заканчивались, хватало на всех. Целые группы вынимали их, словно кроликов из шляпы волшебника. Чьи это были органы - не имело значения. Врач должен уметь вырабатывать вокруг себя защитное поле, это необходимое условие для работы с болезнью и смертью. В анатомическом музее стояли банки с заспиртованными органами. Кисти, стопы, уши, носы. Зиновию Павловичу врезалась в память лысая голова -да все ее запоминали, эту голову. Она негласно считалась достопримечательностью кунсткамеры. Остановившийся пустой взгляд. В левой щеке был вырезан квадрат - для демонстрации мышц. Поговаривали, что это пленный немец, которого пустили на службу науке. Может быть, голова была и немецкая, но прочие тела, которые потрошили изо дня в день, давно утратившие человеческий облик после обработки, никак не годились на роль оккупантов полувековой давности.
"Бомжи, - успокаивали себя учащиеся. - Одинокие пациенты, не востребованные родней и бесславно скончавшиеся в терапевтической клинике".
В последние годы специальность Зиновия Павловича редко сталкивала его со смертью. И он себя переоценил: за стеклом регистратуры у него вновь открылась неукротимая рвота. Но разум, будто раздвоенный, одной своей частью трезво и холодно наблюдал за происходящим, и Зимородов, кое-как утирая губы, склонился над чистым листом бумаги. Кровь запятнала его лишь с краю, и на белом поле проступали цифры. Регистраторша что-то писала, Зиновий Павлович разобрал пропечатавшиеся восьмерку, двойку и пятерку. Он перевел взгляд выше и увидел прикнопленный список сотрудников с телефонами и адресами. Среди медсестер он без труда нашел номер. Сил писать у него не было, поэтому он сорвал все целиком.
- Быстрее уходим отсюда...
- Приберите за собой! Вас найдут по содержимому желудка!
- Выметайся отсюда, кретин!
Зиновий Павлович потащил ювелира наружу в тщетной надежде, что больше им не придется посещать присутственные места - ни частные, ни муниципальные. Система начинала вырисовываться: где бы они ни появились - их всюду ждала кровавая баня.
- Где это, Ефим? - Он ткнул пальцем в список. - Вы должны знать, это рядом, я никак не соображу...
Греммо, затравленно озираясь, глянул.
- Квартала три отсюда. Что там такое?
- Там ваша медсестра. Может быть, мы еще застанем ее живой.
Ювелир вдруг уперся.
- Я не пойду! Я больше ничего не хочу. Если я во что-то ввязался, то лучше из этого выйти, тихо и незаметно.
- Не получится у вас тихо...
- Стойте! У нас же есть номер, давайте ей позвоним, - ювелир полез за телефоном. - Не работает, испортился, - удивился он. - Смотрите, треснул! Будто кто наступил! Что за невезение!
Зиновий Павлович что было сил волочил Греммо по проспекту. Редкие прохожие оглядывались на них. Некоторые качали головами, дивясь, как можно напиваться в такую погоду.
- Станьте в лужу...
-Что?
- Полюбуйтесь на ваши следы.
Зимородов взглянул себе под ноги: он оставлял на асфальте кирпичные пятна. Лужа сыскалась неподалеку, ее напустила недавняя поливальная машина, и доктор постоял в ней какое-то время, пропитываясь влагой. К черепу восходил холодок, как это бывает с горячими напитками, если поставить кружку в кастрюлю с холодной водой.
Греммо выложил последний козырь:
- От моей влюбленности уже ничего не осталось, доктор. И в ухе не шумит.
Зимородов плюнул и продолжил путь. Следы стали черными, но быстро высыхали. Он решил не напоминать ювелиру о скромном месте, которое занимала любовь в мозаике разворачивавшихся событий.