Смех замер. Лицо Бобса исказилось от ужаса, хотя казалось, что дальше было некуда и нечему. Я приник к нему в прощальном поцелуе и сплюнул в рот ампулу с рицином, затем подпер ладонью то, что осталось от челюсти, и поднажал. Сэр Невилл вдруг полностью распахнул заплывшие глаза. На шарах словно лопнула шкурка и вылезло белое, в алых прожилках содержимое. Глазные яблоки заходили ходуном. По телу сэра Невилла прошла сладкая судорога, которую я впитал без остатка.
- Как это славно, что вы уже встали на путь выздоровления! - послышалось сзади.
Я оглянулся.
Там уже некоторое время стояли Тутор и Коуч, восхищенные поцелуем.
6
Скажу откровенно: можно было и заканчивать, но я не любил недоработки. Приличный оперативник всегда приберет за собой, вынесет мусор, выбьет ковер, попрыскает духами на шторы, вымоет пол и не оставит ни единого следа своего присутствия. Уборка в Лазарете была не по моей части, но совесть важнее скатерти. Папаша Бородавочник заслуживал последнего прости. Поэтому я не стал ни церемониться, ни мудрить, а просто сломал шею Коучу, а Тутора взял в серьезный оборот, и вскоре его уже было не отличить от Бобса. Разве что он еще дышал.
- Зови своего кабана, - дохнул я в полуоторванное ухо. - Живо.
У того не было сил удивиться тому странному факту, что полутруп одолел его в считанные секунды - такого спортивного, такого промассированного снаружи и изнутри, покрытого ровным загаром, с мозгами ротвейлера и моралью амебы.
- Он... видит, - прохрипел Тутор.
Я огляделся, потом запрокинул голову, изучил потолок.
- Коммен зи хир, - позвал я. - Лос, пивная свинья!
Папаша Бородавочник повел себя расторопно. Не прошло и минуты, как он влетел в Лазарет с клещами наготове и выражением достаточно потрясенным, чтобы я испытал законное удовольствие.
- Мы начинаем лечение безотлагательно, - объявил он, извлек судейский свисток и коротко дунул.
Я вспомнил сцену из старого кинофильма, где предки Папаши точно так же свистели и веселились, гоняя по кругу импровизированную футбольную команду из плененных крестьян, а самый мелкий предок, оставшись в подштанниках, вертелся под ногами и подсовывал им клочок газеты. Тогда я счел это знаменитым немецким юмором во всей его убийственной красе, но свисток Папаши навел меня на мысль, что все это делается всерьез, при сосредоточенной роже, во славу порядка, который опирался на пышные торты, пивные бочки, колоссальные колбасы и кишечную музыку немецкой речи.
Потолок разъехался, и начал спускаться медицинский инструментарий.
Это были орудия программной агрессии - софт, который с германской выдумкой замаскировали под хард. Пакет специальной противовирусной защиты Файерволла, упакованный в железо, пластик и латекс. Страшные трубы и кишки; щупы, не знающие преград; синхронизирующие клистирные установки и вибромассажеры отвлекающего действия; обманные гендерные гаджеты для рассредоточения внимания; игольчатые электроды и лазерные пилы, музыкальные гипноиндукторы и кислотные капельницы. Слева грянул походный марш Люфтваффе. Справа вступил орган, и его замогильный вой расположил меня к образам угрюмого средневековья.
Папаша Бородавочник скрестил на груди руки.
- Вы на редкость живучи, Псаев, - отметил он. - Уважьте старика. Я знаю, что вы бестелесны, но было бы приятно услышать. Отсутствие признания - позор на мои седины.
Я наступил на голову Тутора и надавил, что было силы. Под каблуком хрустнуло и лопнуло. Я брыкнул ногой, стряхивая налипшее.
- Сначала вы. Расскажите о Теобальде.
- Великий человек, - отмахнулся Папаша. - Какое вам дело до него? Вино уже прибыло по назначению.
- Этого мало. Пусть стоит. Никто к нему не притронется.
Папаша расхохотался.
- Это ваши, да не притронутся к вину? Не смешите меня, Псаев.
Тут он был прав, не отнимешь.
- Притормозите ваше оборудование, - попросил я. - Есть обстоятельство, которого вы не учли. Вы даже не подозреваете о нем.
Он насторожился и щелкнул пальцами. Зонды и щупы зависли в полуметре надо мной. Я мельком оглядел себя. Раны зияли, кости торчали как попало. Одно ребро, похоже, проткнуло легкое, и мне грозил пневмоторакс. Самому удивительно, как я еще стоял на ногах.
- Вам будет очень больно, Папаша, - заметил я скорбно. - Не скрою, мне отчасти вас жаль.
- Почему? - спросил он напряженно, не делая попытки возразить, благо знал, что я попусту не скажу.
- По очень простой причине. Дело в том, что вы сами вирус.