— Что ж вы хотите, товарищ командир сотни?
— Я требую вызова карательного отряда.
— Ах, вот оно что!..
— Я знаю плавни, как свой сад. Я проведу отряд тропами в самую глушь.
— Чтобы весь отряд утопить в трясине?! Впрочем, я дал телеграмму в Ейск. Ответили, что отряд сейчас занят операцией против полковника Рябоконя, просили обойтись своими силами. Сюда на этих днях прибывает кавалерийская бригада. А пока я вас очень прошу пугнуть Гая и загнать его в плавни.
«Черт его знает, может, он и прав», — подумал Хмель и ответил:
— Хорошо, я поеду.
— Вот и отлично, — улыбнулся Петров и, взяв Хмеля под руку, направился с ним к двери.
— Кстати, Семен Матвеевич, у вас в сотне исключительно бывшие партизаны, почему вы не хотите брать молодежь?
И опять Хмель подумал: «Пожалуй, Петров прав, поеду — пугну Гая: не в первый раз. А придет бригада, — мы ему кишки выпустим. И насчет отряда правду сказал, надо отряд пополнять».
5
Заведующий финансовым отделом ревкома — он же управляющий маслобойкой, — сухонький небольшой старичок с рыжеватыми с проседью усами, подошел к бедарке. Возле нее стояли два пожилых казака с шапками в руках. Третий, молодой, в защитной гимнастерке, оправлял сбрую на мышастом коньке с отвисшей от старости губой.
Старичок схватился руками за края бедарки и, кряхтя, уселся на охапке сена, положенного на сиденье. Взяв веревочные вожжи, он строго поглядел на казаков:
— И не просите, казаки. Когда мог… делал, а теперь никак нельзя.
Оба пожилых заговорили сразу:
— Уж ты, Митрич, не отказуй, похлопочи… Не дай
помереть голодной смертью.
— Зря просите, старики. Видели нового продкомиссара? Уж такой лютый! — Митрич вздохнул. — Говорят, из Москвы. Самим Совнаркомом прислан.
— Неужто вчистую… до последнего зерна?
— Значит, так надо. Армия, слышь, голодает.
В разговор вмешался третий, в защитной гимнастерке.
— «Надо–надо!» Что ж нам, лебеду жрать, что ли? А у других еще ни разу не брали!
— Возьмут и у них. А ты еще молод, тебе бы помолчать следовало!
— Жрать одинаково все хотят.
Митрич пожевал губами, словно хотел возразить, но, видимо, передумав, дернул вожжи. Мышастый конек нехотя направился к раскрытым воротам.
На улице Митрича окликнул человек в синих, непомерно широких галифе и солдатской гимнастерке. На плечи его была накинута серая офицерская шинель.
— На маслобойку? — спросил он.
— На маслобойку, товарищ военком.
Человек в шинели подошел к бедарке и протянул руку.
— Здравствуй, Митрич!
Митрич приветливо улыбнулся.
— Здравствуйте. В ревком идете?
— Угу. Ты зайди вечерком, поможешь сводку написать.
— Зайду. Слышите, казаки дюже недовольны. Уж больно продотрядчики лютуют.
Военком поморщился.
— Ничего твоим казакам не сделается. Армия без хлеба, в России голод, а твои казаки пшеницу — в землю, а сами за винтовки да в плавни.
— Полегче бы надо…
Тут будем полегче, а на фронте красноармейцы пояса будут потуже затягивать — так, что ли, по–твоему?
— Эх; товарищ военком, долго ли до греха? Восстание поднять могут. Ведь продкомиссар у иных все под метлу вымел.
Военком задорно сдвинул на затылок фуражку:
— Пусть попробуют! — Но, видно, предположение Митрича о возможности восстания озадачило его. Он уже не так уверенно добавил:
— Генерала какого–то ждут. Полстаницы самогон
варит. Видать, генерал тот выпить не дурак. Вот бы нам с тобой, Митрич, на генерала того посмотреть.
Митрич усмехнулся.
— Что, давно не бачили, соскучились?
— Ей богу, давно. Последнего из тех, что на мою долю пришлось, в восемнадцатом зарубал.
Военком весело хлопнул Митрича по плечу и пошел к ревкому.
Серые глазки Митрича, только что с ласковой усмешкой смотревшие на военкома, внезапно стали холодны и злы.
Заведующий финансовым отделом ревкома Бровко работал. в станице недавно. В его документах значилось, что он младший урядник, служил в Красной Армии писарем при штабе пехотного полка «и демобилизован по болезни. Фамилию его все скоро забыли, а звать стали Митричем.
Митрич побывал на маслобойке, где плотники меняли тесовую кровлю. Заехал на мельницу, оттуда на почту, а к концу дня сидел уже в ревкоме и, щелкая на счетах, распекал своего помощника за путаницу в документах. Вечером ушел в военкомат, где пробыл долго, и лишь далеко за полночь возвратился домой. Сняв замасленный френчик, он зажег каганец и поставил его на табурет возле койки.