Время движеньями круговымиучит выстраивать укрепленьев воздухе без опоры.
Погреб
Вниз по лестнице шагнутьи с жарой расстаться разом.Погреб взрослому по грудь,мне по маковку с запасом.
Наверху тяжелый зной,здесь так холодно и сыро.Я остался под землей,вдруг потерянный для мира.
И деревья надо мной –прямоствольны, недвижимы –сквозь труху и перегнойземляные тянут жилы.
Звуки в полном столбнякеи очнуться не готовы.Здесь со мной накороткетихий обморок грунтовый.
Земляная тишина.Неглубокая закладка.Сырость нежно-холодна.Горе луковое сладко.
* * *
Так ночь зарницами бледна и молния близка, что тьма кромешная видна до каждого листка.Несется свет из черных рам, а гром не говорит. Мгновенный вывешен экран, он фосфором горит.Горит, но запись не ясна, и скоропись быстра. Мысль понимает, что она не молнии сестра.Той быстроте преграды нет. И прямо, без преград в ослепший мозг заходит свет, что зрению не брат.
* * *
Заросшее травою озерцоследит за комариной пляской.День марлевой ложится на лицо,а вечер влажною повязкой.
Перебеляя воздух, дождик-вязьчуть сеется из вечного запаса.И целый день, почти не шевелясь,стоит его рассеянная масса.
* * *
Ангел мой, глаза закроем.Ночь проходит сквозь ресниц,поднимает рой за роему невидимых границ.
Обойти ее отважусь,тяжестью оборонясь.Отчего такая тяжесть?Где ты, ангел?Что ж ты, князь!
Там, за болевым порогом,перейденная стократ,все равно стоит под током.Что ж ты, братец!Где ты, брат?
* * *
Высоко над Кара-Дагомсветел каменный плавник.Здесь по складчатым оврагамкаждый дорог золотник.А сухие травы жесткидля дневного полусна.Открывается в подшерсткезолотая белизна,входит в ткань его волокони в состав его пород.
Мертвый царь в горе без оконест на золоте и пьет.
* * *
Вот она, Москва-красавица, –постоянный фейерверк.Поглядите, как бросаетсябелый низ на черный верх.
Дайте нам, у нас каникулы,конфетти и серпантин.Остальное, что накликали,даже видеть не хотим.
Ожидания доверчивов новостях передают.Всем привет от фейерверкщика,а от сменщика – салют.
Как бы вытащить из ящикас говорящей головойне того, впередсмотрящегона тебя, как часовой –
словно ты шпана советскаяили крайний инвалид.Он о том, что время детское,по-немецки говорит.
Время – голову не высуни.И уходят в дальний путьдети, загнанные крысами.Им вода уже по грудь.
* * *
– Хоть я и не протягивал руки,но это время, будь оно неладно,когда сдают и не берут обратно,небрежно загибая уголки,как будто все в разменную пехотуназначены бубновому царю.Давай-давай отсюда!Ходу, ходу! –Ну и кому я это говорю,когда иду, пугая мелких птах,взлетающих на каждый шорох,по узенькой тропе в кротовьих норахна поле в фиолетовых цветах
* * *
И во сне боролся с твоим лицомобращенный ко мне упрек,что не вхож я в твой беззащитный сон,что никто его не берег.
И теперь не знаю – ведь я не вхож –что светилось в лице твоем.Мимолетной молнии светлый ножза оконный вошел проем.
Но в ночи, проявленной серебромулетающего огня,не будил тебя ни далекий гром,ни зарницы, белее дня.
* * *
Сон идет за человеком,изведенным в никуда,словно талая водавперемешку с темным снегом.
Их когда-то сдали в хлам –всех увечных, безголосых,что на остров Валаамукатились на колесах,на подбитых костылях,на подкованных дощечках,в черных сгинули полях,потонули в черных речках.
Вот и в памяти черно.На пиру у людоедовсладко хлебное вино.И живи, его отведав.
* * *
Снимок, не попавший в проявитель,сделанный рассеянным прохожим;мы не знаем что там, мы не видим,дальнюю границу не тревожим.
Кто же мы – летающие вздохиили вздохов моментальный снимок?Птицы, подбирающие крохимежду сквозняков необъяснимых?
Ящерица, та что на припеке,поднимает мизерное веко.Видит восходящие потоки,принимает их за человека.