Всё-таки оглянись: тополем на краюплещет чужая жизнь, вырулив на твоютрассу. Но зубы сжать не позволяет дрожь.Обледенелый тать – этот ни-даждь-ни-дождь.
* * *
Два «эспрессо», две цигарки, полдень, серый, как Ла-Манш.Две сороки, как цыганки, делят краденый лаваш.Сикось-накось, неумелым, убегающим стежкомизумрудные омелы заштрихованы снежком.Бесполезной, неимущей (взгляд – в окно, рука – к челу),мне гадать на чёрной гуще совершенно ни к чему.Мне гадать на этой гуще всё равно что не гадать,потому что там, в грядущем, – только снега благодать.Всякий довод в рог бараний скручен. Тянет от дверей.Ход баталии банален, как протоптанный хорей.Воробьи стучат по жести. Скорый поезд прогудел.В каждой фразе, в каждом жесте – постмодерна беспредел.Два пробела. Две цитаты. Цитрус. Колкая вода.И стрекочут, как цикады, возле окон провода.Мягче слово или резче – всё в кавычках дежавю.До прямой и честной речи я уже не доживу.Слишком много напласталось для беседы по душам.Мне в затылок дышит старость учащённо, как дышалты, – в беспамятство ныряя, словно в смертное родство,бескорыстно повторяя контур тела моего.
* * *
На столе – бедлам. За окном – разруха в красноватом зареве мятежа.Между стёкол вдруг оживает муха,пробиваясь к форточке и жужжа.
То весенних фрезий залётный запах,то светила циркульный полукруг.Лишь одно незыблемо: справа – запад,если ты задумал бежать на юг.
Разольём гороховый суп по мискам.Из другой эпохи, из тьмы другойнам с картины чёрная одалисказолотой подмигивает серьгой.
Уперевшись локтем в парчу подушек,разгрызая косточку миндаля,ждёт, пока Альгамбра себя потушит,покачнувшись в пламени фитиля…
Ввинтим в сумрак лампочку: день недолог.Мавританке – жемчуг, тебе – горох.Даже дым отечества нынче дорог, –поразмыслишь прежде, чем сделать вдох.
Только муха скутером ошалелымв застеклённой мечется глубине.Только мокрых веток углы и стрелыассирийской клинописью в окне.
Курортня зона
бомж на прогретом камне читает сартратот кто читает сартра сегодня – бомжчайка вопит как чокнутая Кассандраи на нее бинокль направляет бош
буш с высоты планёра грозит Иракумысли Саддама прячутся в кобуругрека с бокалом пива не рад и ракуон половину кипра продул в буру
некий турист проворный как марадонащиплет лодыжку свеженькой травестив пластиковом бикини летит мадоннав шторм но никто не жаждет её спасти
над головой вытягиваясь редеяв кровоподтёках и дождевой пылиоблако то блажит бородой фиделято предъявляет розовый ус дали
скачет profanum vulgus в раскатах громабросив пронумерованные местабомж на своем насесте читает фроммакрупные капли смахивая с листа
он умостился так чтоб волна бодалакак подобает хищнице – со спиныорганизуя пряди его банданавыгорела до цвета морской волны
все закипело сдвинулось помутилосьэросом гекатомбы слилось в однобомж прошивает время как наутилусзная что лучший выход уйти на дно
не выпуская книги из рук он дажерад что круша причалы рыча warumшквальный поток смывает его с пейзажас грохотом перекатывая валун
* * *
Перепрыгнув такой провал, за которым уже никтоне поможет: давно порвал ту верёвочку, – на плато
приземляясь в чабрец, в полынь, – вдруг заметишь на вираже,как сверкает морская синь… И никто никогда уже…
Там, где меньше твоей ступни выступ и несговорчив наст,только чайка висит. Спугни – резким криком тебе воздаст.
Только взбухшие ленты жил сердоликовых и зрачкувровень – спелая, что инжир, туча с вмятиной на боку.
А чего ты хотел – баллад просветлённых, высоких од?Причастившись от всех баланд водянистых, от всех щедрот
чёрствых, – словно аэд в аид – оступиться готов. Плющомкамень, шаткий, как зуб, обвит, где никто никогда ещё…
* * *
В неподвижных травах шуршат акриды.Закипают лотосы млечным соком.Сердолик – в двурогом венце Исиды,А в венце Осириса – мёртвый сокол.
О, когда бы знать, торопя объятья,что любовь подобных всегда не к месту.Если близость тел повлечёт к зачатью,то слиянье душ приведёт к инцесту.