Обилен Бог, а на миру – страшней.Заглянешь в этот вытянутый воздух –щепа на птичьих крыльях у теней,летящих парой, но как будто – порознь.
Когда на небо смотришь, то глазаего почти не видят – будто лопастьпроносится – а разглядеть нельзя –и помнишь только тесноту и лёгкость.
* * *
И медный сыр с отверстиями в сырея выкопал из сельдяной земли.А что до рек – то их у нас четыре.А что до городов – у нас их три.
Здесь все деревья повторяют жестыи, если входишь утром в ровный лес, –густые птицы, подымаясь кверху,касаются дыханием небес.
Запотевает небо. Выйди в поле –валун, как мёртвый, на меже глядит.О, Господи! За что мне этот голос,за что мне ветер веки холодит?..
* * *
Этими ночамина небе легко:белый отпечатоккружки с молоком.
Тихий и холодный,ясный и простой,четырёхугольныймир стоял, как стол.
Кашляющий топольза столом сидел.На свои ладони,кашляя, глядел.
* * *
По всем мастерским, где художники пухнут в грязи,как дети от голода, если у взрослых есть войны –дай руку! – и я поведу тебя. Только гляди:я предупреждал тебя. Предупреждал тебя. Помни.По всем городам, где катается каменный шар,ломая дома, обдирая железо до крови, –нет, не закрывай глаза – я тебя предупреждал.Я предупреждал тебя, предупреждал тебя – помни.
По рельсам нагретым, внутри поездов,везущих тротил и дешёвое тёплое мясо –мы будем идти, ощутимые, как длинный вздох.Не бойся, ведь я тебя за руку взял, не пугайся.
По этой стране, мимо белых поленниц зимы,по этой земле, по золе, пересыпанной снегом,мы будем идти и идти, невредимы, одни,под этим, начавшимся как бы неявно – гляди –молочным, обильным и всё заливающим светом.
* * *
Навылет пролетает самолётпустое небо. Выпавший пилоткак патефон о родине поётчетыре километра напролёт.
А самолёт пропеллером мутиткак воду воздух сам себе летитпо небу мёртвых – слушая иврит –туда где на балконе Бог стоит.
Господь возьмёт из воздуха егопропеллер остановит у него:«Все собрались и только одноготебя мы ждали. Тише. Ничего».
* * *
Тревога – это белый гвоздь любви,который заколачивают в сердце.Дыхание, проваливаясь сверху,теряет очертания свои.Любовь неназываемо страшна.Она – как будто облучённый город.И пахнет йодом порванное горло.И речь мучительна и не слышна.
* * *
Вот город, протекающий насквозь,поставленный как будто наискось –здесь окна провисают и, касаясьстеклом асфальта, смотрят сквозь асфальт,сквозь гравий, глину, и в такую дальони глядят, что даже я пугаюсь.
Что даже я. Наклонные полы,стекающие в узкие углы, –в них гвозди, содрогаясь, рыбьей стаейперемещаются вдоль половиц,но сносит их куда-то вбок и вниз,в такую даль, что даже я пугаюсь…
* * *
Как хорошо, когда в пустых лесахлетает улыбающийся страх
и под руку, как Блок и Гумилёв,гуляют мертвецы среди стволов,
цитируют себя и, например,про стихотворный говорят размер.
Во вторник страх мне вот что рассказал:что книга есть не поезд, а вокзал,
где голос объявляет в микрофон,какой состав и на какой перрон.
Как все куда-то кинутся бежать!Начнут в дверях толкаться и визжать!
А выбегут – стоят в пустом лесу,держа детей и вещи на весу.
Астроном 1
водяные знаки на Лунеразные на каждой стороне
с этой стороны видна собака(без ноги) у мусорного бака
а на той какое-то лицоу которого во рту кольцо
Свалка
прозрачные мясные тополя(у каждого в кишечнике земля)идут через какие-то поля
а в небе вместо разных облаковнемного целлофановых кульков
Астроном 2
куда ты смотришь из трубына эту страшную Луну
и деревянные столбыкоторые как в ту войну
урчит и свищет соловейсмеются женщины во сне
солдаты десяти кровейстоят рядами на Луне
придёт затмение Лунысолдаты станут не видны