И я тебе поверила. Ведь ты всегда выполняла то, что обещала.
Через месяц я смогла, наконец, продать квартиру. Ты продала свою – московскую, а так же машину, бизнес и, по-моему, даже часть личных вещей. Что было дальше – я не могу вспоминать, прости, не могу, не могу…
Через полгода Кирилл вышел на свободу.
Мы втроем поселились в маленькой коммунальной комнате, где-то в Подмосковье. И начался ад.
Ты работала, кажется, на трех работах одновременно – я видела тебя только спящую или собирающуюся спать. Кирилл тоже пытался работать (ему было очень стыдно!), но получалось плохо, и со временем он бросил все попытки и начал гулять.
Спасение и счастье моё, Ксюшка… Мне больно вспоминать тебя такой, какой ты была тогда. Бледная, похожая на тень, постоянно спящая, но сохраняющая в себе всю силу, неимоверную силу воли и характера.
В то время мы спали с тобой на одной кровати. Ночами ты находила силы даже на то, чтобы обнять меня и успокоить. Гладила по голове, шептала успокаивающие речи и засыпала на полувздохе. Ни разу ты не сделала ни единого шага к большему. Как я корила себя тогда за все подозрения! Как ясно открылась мне истина! Какой дурой я поминала себя ежечасно.
Постепенно наша жизнь налаживалась. Ты стала зарабатывать больше, целиком погрузилась в новый для тебя мир с волшебным названием «пиар», стала больше есть и потихоньку превращалась из тени в человека. Вернулась твоя ироничная улыбочка, ехидные повадки и уверенность в себе и завтрашнем дне.
Через неделю после того, как мы переехали в новую квартиру, Кирилл попал в вытрезвитель. Он и до этого постоянно приходил домой пьяный, орал на тебя, на меня. Ругался матом и махал кулаками. А тут вдруг присмирел. Не знаю, о чем вы с ним говорили, что ты сказала ему, но через месяц он покорно отправился снова в Санкт-Петербург и снова в военное училище. Но на этот раз обычное, мотострелковое.
И было счастье. Я не знаю, как так вышло, и почему так получилось, но ты стала самым важным человеком в моей маленькой жизни. Я училась любить тебя медленно, потихоньку. Ты по капле проникала в мое сердце все глубже и глубже – и однажды я вдруг поняла, что ты уже так глубоко, что потеряй я тебя – и ничего не останется.
Ночами, когда ты, уставшая, крепко спала, я часто смотрела на тебя, гладила твои щеки, волосы, и даже позволяла иногда коснуться губами.
А потом мне стало хотеться большего…
Не думаю, что я стала лесбиянкой, не думаю, что что-то во мне изменилось фундаментально, но постепенно мне стало все равно, что ты женщина. Нет, не так… То, что ты женщина – стало казаться для меня самым естественным и правильным в этом мире.
Я рассматривала твое тело, и мне хотелось к нему прикасаться. Когда ты обнимала меня, я думала о том, каково это – быть любимой тобой. Любимой не в духовном смысле, не только в духовном, а во всех…
Но на все мои попытки ты замыкалась и убегала.
Тогда я не знала, почему. Сейчас, когда это наконец произошло, я, кажется, знаю.
Твое тело… Это было последнее, что ты еще не отдала мне полностью. Это было нечто твое – то, что ты хотела оставить себе. То, чем ты не хотела делиться.
Господи, прости меня, прости меня, прости меня…
Я не должна была, я не могла, я…
Но я так сильно любила тебя, я так сильно хотела, чтобы у нас появился шанс, что снова, в очередной раз, подумала не о тебе.
Знаешь, когда ты пришла ко мне и попросила еще год – это был один из счастливейших дней в моей жизни. Это было выше любого признания в любви, глубже самых красивых и важных слов. Потому что ты правда этого хотела.
Ох… Если бы ты попросила всю жизнь – я отдала бы тебе ее, не задумываясь.
Надо же… На нескольких листках бумаги уместилась вся моя жизнь. И оказалось, что большая – и самая важная часть этой жизни – так или иначе связана с тобой.
Как знать… Может быть, еще тогда, в школе, я чувствовала, что все это – не просто так. Может быть, уже тогда я должна была догадаться, что ты – самое главное, самое лучшее, самое пронзительное, что когда-либо случалось со мной.