Но кто знал…
Кто знал, что теперь, спустя столько лет, я буду сидеть на нашей кухне последнюю ночь, прислушиваться к звукам из комнаты (ты сейчас не спишь, я точно знаю), и думать о том, что завтра… Завтра мне понадобятся все мои силы, все мое мужество, чтобы выйти из нашего дома и не возвращаться в него никогда.
То, как все сложилось у нас… То, как все заканчивается… Наверное, это правильно. И иначе просто не может быть: ведь я должна, должна хотя бы раз в жизни подумать не о себе, а о тебе. Я должна дать тебе шанс быть счастливой, жить для себя, жить так, как тебе хочется.
Я люблю тебя, Ксюшка. И только поэтому отпускаю.
Я не уеду из Москвы. Не хочу быть настолько далеко от тебя, не хочу возвращаться в ту жизнь, в которой тебя не было и быть не может. Зная тебя, я уверена: ты не станешь читать это письмо, а если и станешь, то очень, очень нескоро. Поэтому пишу я его так же, как ты писала когда-то мне. Помнишь? «Сейчас мне важнее сказать, нежели чтобы меня услышали».
И еще кое-что… Я почему-то очень верю, что когда-нибудь, может быть, в следующей жизни, мы сможем найти друг друга. И тогда между нами не будет всех этих наполненных тяжестью лет. И мы наконец сможем быть вместе. Полностью. И до самого конца.
Я люблю тебя, моя Ксюшка. Я очень тебя люблю.
Она аккуратно сложила листки, разгладила их ладонью, и положила обратно в учебник.
Вот так. Значит, все было вот так. Значит, все, что ей казалось, все, на чем она строила свои предположения, оказалось совсем другим.
О, Господи…
Вытерла слезы. Посмотрела на листки, и подавила в себе желание прочитать еще раз. Не то чтобы прочитанное что-то глобально меняло, нет… Но в этих строчках, с самого начала наполненных Асей, наполненных каким-то важным и глубоким смыслом, от начала и до конца читалась любовь.
Не вынужденная любовь, не выпрошенная и не купленная, а самая настоящая – та, которая возникает из ниоткуда, растет, крепнет, наливается силами, и превращается в самое прекрасное на свете чувство.
-Аська, - прошептала Ксения сквозь слезы, улыбаясь. – Моя Аська…
Forvard
Они встретились вечером, у памятника Пушкину. Среди толпы людей, ожидающих кого-то и поглядывающих на часы, Ксения еще из машины увидела Асю.
Она не могла стоять: ходила туда-сюда, от лавочки к лавочке, то и дело поднимая голову вверх и глядя на небо. А Ксения сидела, положив руки на руль, смотрела на нее и улыбалась.
Два года прошло, а она совсем не изменилась. Все те же темные волосы, рассыпавшиеся по плечам. Все та же теплая кофта, накинутая на гладкие плечи. Все те же пальцы, нервозно прижатые друг к другу. Все те же губы, подрагивающие, и такие темные, и такие родные.
Ксения вышла из машины, поправила ремень на джинсах, зачем-то одернула футболку и пошла вперед. Ася увидела ее издалека, и ахнула, и осталась на месте.
Она стояла и смотрела, как Ксения идет к ней навстречу, и силилась улыбнуться, и смаргивала слезы, и тщетно пыталась сохранять спокойствие.
Но когда до встречи осталось всего несколько шагов, сдерживаться стало невозможно. И одним движением преодолев расстояние, они оказались очень близко друг к другу, и соединились в самом тесном объятии.
Стояли молча. Говорить было нечего, и не о чем, и не нужно. Глупо было спрашивать, появился ли кто-то у Аси, или у Ксении – потому что обе знали, что нет. Глупо было говорить «скучала», потому что и это они знали тоже. И даже «люблю тебя» было в эту секунду совершенно лишним.
Это было как возвращение домой. Возвращение туда, где тебя долго и с надеждой ждали, и наконец-то дождались.
Forvard
Они вошли в квартиру вместе, рука за руку. Ася с удивлением посмотрела на Ксюшу.
-За два года ты ничего здесь не поменяла?
Сильные руки обхватили ее, и насмешливый голос произнес:
-Зачем? Я хотела, чтобы когда ты вернешься, здесь все было по-старому.
-Ты знала, что я вернусь?
-Нет. Конечно, нет.
Она тянула Асю за собой, и улыбалась, и то и дело оборачивалась, глядя веселыми глазами.