– Ну ты чего, а? Чего ты? – спросил он как-то, погладив её по руке. – Обидел кто?
Она горько усмехнулась, ответила:
– Деревню сожрали, а там… Люди там жили хорошие. Близкие, как родня.
– А-а-а… – протянул братец. – Да чего ж теперь? Назад ведь не повернёшь.
Он старался говорить по-взрослому, но сестра лишь горько улыбнулась и обняла его за плечи. Ау самой губы дрожали.
Эх, и жалко было глупую! Только и Руська ведь тоже хорош: едва Лесана бралась мокрыми ресницами хлопать, так и у него никаких сил терпеть её печаль не оставалось. Всё мужество и взрослость тут же улетучивались. И принимался он тереть глаза да моргать. Хоть вовсе не приходи в каморку! А как не придёшь? Что ж ей, девке бестолковой, одной, что ли, выть? Одной-то совсем тошно. Вот и ревели вдвоём, носами хлюпали.
А день на третий-четвёртый, как наплакались вдосталь, сестра повела меньшого «кое с кем познакомить». Он обрадовался: что ж не познакомиться? Уж всяко лучше, чем сопли на кулак мотать.
Спускались всё вниз и вниз, миновали несколько переходов. Темнотища! Только кое-где в стенах факелы чадили. И душно было, как в бане. Потом завернули в какой-то кут, в дверь постучались. А за дверью – бабка. Ну чисто шиши́га[3]! Зубов всего два – сверху да снизу. Сама скрюченная, из-под платка патлы седые торчат. Бр-р-р…
Карга прищурилась.
– Лесанка, ты, что ль?
– Я, бабушка. Погляди-ка, кого привела. – Лесана вытолкнула братца вперёд.
Мальчишка сробел. Ничего себе «бабушка»! Этакая во сне привидится, как бы под себя не сходить.
– Батюшки! – Старуха всплеснула руками. – Совсем твой упырь меченый с ума посходил! Ребёнка приволок! Ой, нелюдь, ой, нелюдь… А ты иди-ко, дитятко, сюда. Иди, иди. Меня, что ль, напужался?
Как же, «напужался». Не пугливые мы. Просто… просто к шишигам не приученные.
Хрычовка, заметив замешательство Руськи, хихикнула.
– Обережник будущий старую каргу боится? Да подойди, не съем. Я уж сытая. Матрела меня нынче щами потчевала.
Услышав имя стряпухи, мальчишка приободрился и шагнул к бабке.
– Ой, горе мне с вами, горе… Лесанка, ножни подай, патлы состригу хоть ему. Да не крутись ты! Вот же веретено! Гляди, уши-то обкорнаю!
Руська с тревогой посмотрел на старуху. Мало ли, вдруг и правда ухо оттяпает? А Лесана-то вон стоит да знай себе посмеивается. Видать, можно не бояться.
– Да не трясись, не трясись! Нужны мне твои уши, как нашему Койре молодуха.
Мальчик и сам не заметил, как оказался сидящим на низкой скамеечке.
– Кто ж учить-то его будет? – продолжила расспросы карга. – Клесх, что ли? Али сама?
Бабка залязгала ножнями.
– Глава сказал, мол, пусть до весны обживётся да пообвыкнется, а там уж как новых выучей привезут, так с ними и станут вразумлять. Кто ж посередь года науку ему давать будет? Первогодки уж далеко ушли, ему не догнать, да и старше они. Покуда Матреле помогает да на ратный двор наведывается. Хоть не шкодит…
Руська недовольно шмыгнул носом. Не шкодит! Совсем уж его тут за дитё неразумное держат. Чай понимает, куда попал.
– Ну, коли он пока не первогодок, так одёжу не дам, неча трепать попусту.
Закончив стричь мальчишку, старушонка уселась на большой ларь, будто боялась, что Лесана попытается самовольно захватить добро.
Впрочем, та покушаться на барахло не собиралась. Знай себе сметала состриженные волосы в совок.
– Вон там-то тоже махни. Иль не видишь? – скомандовала карга и зачем-то сызнова повторила: – А одёжу не дам, так и знай.
– Нурлиса, вы с Койрой не родня, а? – спросила обережница, посмеиваясь. – У него тоже снега зимой не допросишься.
По морщинистому лицу пробежала лёгкая тень.
– Не родня, дитятко, – негромко ответила старуха. – Просто жизнью мы битые. И я, и дурак этот плешивый, и все тут. Ты, что ль, думаешь, другая?
Лесана, держа в одной руке совок, в другой – веник, с удивлением посмотрела на бабку. Впрочем, Нурлиса моргнула и шикнула:
– Ну чего растопырилась? Мети давай! Понаберут лентяев!..
Девушка лишь головой покачала.
А Руська стоял в стороне, щупал вихрастую голову и только глазищами лупал.
– Лесанка, аты правда, что ль, волколака в казематы приволокла? А? Судачат, дескать, в разуме он… – полюбопытствовала тем временем Нурлиса, поправив на голове платок. – Это у нас теперь два ходящих? А он, случаем, не осенённый ли, как тот кровосос?
Обережница ссыпала содержимое совка в печь, ответила:
– Нет. Обыкновенный. Но в разуме. Сидит, на луну воет.
– Молодой? – живо поинтересовалась старуха.