— С чего ты взял? — Она подняла брови. — Мы оба свободные люди. До свидания, Улисс.
И вот мы летим. Наш грузовик забит багажом комиссии Стэффорда. В пассажирском салоне витийствует Баумгартен, и продолжают недоступный мне математический разговор Греков и Феликс, и молча лежит в кресле, прикрыв глаза, Том Холидэй. Хотелось бы мне проникнуть в его мысли…
Мои мысли беспорядочны, скачкообразны. Я пытаюсь выстроить их с начала, с нуля — нет, не удается. Тревога. Она не только во мне. Она в наклоне головы Робина, сидящего справа. Она в мерцании далеких звезд. Она в покачивании указателей тяги. В каждом уголке рубки.
Никак не могу додумать до конца какую-то важную мысль.
И вдруг…
Робин поворачивается ко мне, и я вижу, как начинают шевелиться его губы.
— Но если можно сдвинуть время…
Вот оно. Вот оно! Меня осенило.
— Робин! — кричу я. — Ты гений!
— Постой, дай закончить…
— Не надо! — кричу я. — Если прошли импульсы, то и мы можем обогнать время. Мы полетим к звездам!
Я передаю Робину управление и спускаюсь из рубки в салон.
Первый, кого я вижу, — это Дед. Он лежит в переднем кресле, втянув голову в плечи и вцепившись в подлокотники. Он кажется маленьким, больным, очень старым.
— Вам нехорошо? — спрашиваю я по-русски.
Дед не отвечает, а Греков выглядывает из-за спинки его кресла и посылает мне менто: «Не тревожь его». Я понял и кивнул.
Они там беседуют втроем — Греков, Феликс и Стэффорд. Великий Стэффорд, Стэф Меланезийский. Он осунулся и выглядит усталым. И все же по-прежнему красив и элегантен.
Понимаю, что не должен влезать в их разговор со своей корявой идеей, но ничего не могу с собой поделать. Я прошу извинения и выпаливаю: «Но если прошли импульсы, то и мы…» Ну, и так далее. Стэффорд смотрит на меня удивленно: мол, что еще за новости? Греков подпер кулаком тяжелый подбородок, молчит.
Феликс, молодец, нисколько не удивлен. Запускает пальцы в свою волосяную крышу.
— Ну что ж…
И начинает говорить о теле, движущемся в пространстве-времени. Длина этого тела — расстояние между одновременными положениями его концов. Но если эту одновременность сдвинуть…
Я почти ничего не понимаю в том, что он говорит дальше, — просто в голове не укладывается. Я напряженно вслушиваюсь, ожидая ответа на вопрос: можно, основываясь на этом принципе, лететь сквозь время к звездам?
И Феликс вдруг умолкает на полуслове. Я отчетливо слышу его решительное менто: «Можно».
Глава шестая
АНДРА — НАДЕЖДА ЭТНОЛИНГВИСТИКИ
По двум белым лестницам факультета этнолингвистики стекали два человеческих потока. Вон бегут вприпрыжку курчавые губастые папуасы. Рослые парни скандинавского типа с желтолицыми смеющимися кореянками или, может, аннамитками. Четверо пигмеев идут не спеша, на ходу листают книги и переговариваются голосами, похожими на птичьи. Пестрые одежды, веселый гам, интерлинг вперемежку с неведомыми мне языками.
И, наконец, — Андра. Новая прическа — волосы черным ореолом вокруг головы. Переливающийся красным и лиловым спортивный костюм, лыжные мокасины. Слева и справа — почетный эскорт в лице двух юных гуманитариев, увешанных портативными лингофонами.
До меня донесся обрывок разговора:
— В этой позиции прямой взрыв утрачивается и переходит в сложный латеральный звук.
— Ты ошибаешься: не латеральный, а фаукальный…
Мне было жаль прерывать этот необыкновенно интересный разговор, но все же я окликнул Андру. Ее тонкие брови взлетели, она выбралась из потока и, улыбаясь, направилась ко мне:
— Улисс! Почему не предупредил, что прилетишь? Или потерял номер видео?
— Не хотел отвлекать тебя от ученых занятий. А ты еще выросла.
— Не говори глупости! Это Улисс, — сказала она своему эскорту, — познакомьтесь. Улисс Дружинин.
— Позволь, — сказал гуманитарий, что постарше. — Не ты ли выступал недавно в Совете перспективного планирования?
— Он, он, — подтвердила Андра. — Я сама не слушала, но мне, конечно, доложили…
Она слегка порозовела. «Конечно, доложили» — эти слова как бы намекали, что мои дела имеют прямое отношение к ней, Андре.
— Я был дьявольски красноречив, правда? — сказал я.
Она засмеялась:
— Еще бы! При твоих голосовых данных…
— Мне понравилось твое выступление, — серьезно сказал гуманитарий. — Я не совсем понял смысл открытия Феликса Эрдмана…
«Не совсем»! Солидный малый, подумал я, стесняется сказать, что совсем не понял.