Тевкелев с чувством пожал обе руки хана:
— Ваша верность ее величеству императрице, ваша служба и преданность — без страха и упрека — моему посольству, они, наверное, не только богу видны, но и людям тоже! Я согласен с каждым вашим словом. Разделяю ваши мысли.
— Сына посылаю с надеждой на вас, господин Мамбет. Присматривайте за ним. Боюсь вот только, не покажется ли его одежда чересчур убогой для дворца.
— Не беспокойтесь, не печальтесь ни о сыне, ни о его наряде, — слегка улыбнулся Тевкелев, — я все улажу, все... Не опускайте рук, не отчаивайтесь, если будут трудности и нападки со стороны недругов, а они, разумеется, будут — и трудности, и попытки навредить вам. Не исключено и насилие... И все же — не сдавайтесь! Я обещаю особенно высоко оценить перед царицей вашу службу. Оставайтесь таким же стойким, ради бога, оставайтесь!
Когда хан и посол попрощались, к Тевкелеву подошел Букенбай с биями.
— Ну, господин Мамбет, пусть на вашем пути родятся светлые дни!
Бии подхватили его слова:
— Мы — народ легкомысленный, что есть, то есть! Meчемся по нашей неоглядной степи, глупости горазды делать. Забудьте наши ошибки. Не держите на нас зла. Не плюйте в душу всего народа из-за нескольких дураков.
— И вы не поминайте нас лихом. Об искренних побуждениях и насущных нуждах ваших я доложу государыне императрице со всей правдивостью и точностью. Вы же не поддавайтесь подстрекательствам. Пусть ушей нашей царицы никогда не касаются тревожные вести из ваших краев. — Тевкелев выразительно поглядел на каждого.
— Клятва — закон. Как можно отречься от слов, произнесенных с Кораном в руках? Давайте будем взаимно верны обещаниям! Только бы царица избавила нас от набегов и посягательств джунгар, больше нам ничего не нужно! — Бии говорили громко, стараясь, чтобы посол услышал их.
Тевкелев потонул в объятиях Букенбая.
— Верните из Уфы Кудайназара! — шепнул батыр на прощание.
Сын хана — Ерали сидел на рыжем коне с белой звездочкой на лбу. Он был бледен, волновался, все поправлял рукояткой плети шапку, сползавшую ему на глаза, и неотрывно глядел на отца.
— Ну, сынок, пусть каждый шаг твой будет усыпан цветами! — улыбнулся Абулхаир и поправил в колчане сына красную стрелу — знак его ханского происхождения.
Ерали через силу ответил отцу улыбкой.
Абулхаир и все, кто был рядом с ним, долго стояли и глядели всадникам вслед. Когда они скрылись из виду, хан тронул коня.
Абулхаир ехал молча. Его спутники тоже притихли. Все словно погрузились в глубины бездонных раздумий. О чем все они думали? О чем молчали? Что сомкнуло им уста — разговорчивым казахам, которые обычно говорят без устали, оказавшись попутчиками?..
Абулхаир думал тяжелую думу о своей доле, о своей несчастной судьбе: все у него идет шиворот-навыворот. Его победы вроде бы и не победы. Радости — не радости. Сегодня, если разобраться, счастливый день. По-доброму завершено дело, которое целый год загоняло его душу в кончики ногтей. Осуществил то, чего добивался. Замыслы врагов порушил. Аллах указал ему путь, и он прошел его, несмотря на все западни и капканы. Даже духи предков поддерживали его, взяли его сторону... Однако почему его спутники так мрачны, словно получили известие о смерти отцов?.. Осуждают его? Но ведь никто, ни один человек не принуждал их являться на проводы русского посла. Многие из них прибыли, потому что навсегда разочаровались в султане Батыре и решили принять его сторону, Абулхаира... Только что галдели, лебезили перед русским послом, говорили наперебой. Почему замолчали, будто им набили рты песком?.. Набычились, замкнулись, точно пересчитывали волоски на гривах своих коней. Задумались. О чем? Понимают ли они, что не к кому им обращаться за помощью, не к кому больше идти, кроме России? Нужно искать защиты и поддержки у великой страны. Имеют ли они право считать его виновным в том, что он искал и нашел силу, которая способна остановить разъяренного льва, у которого казахи чуть не оказались в пасти?.. Теперь пусть себе думают. Дело сделано! Все равно повод казахов перешел в руки русской царицы, и теперь нужно молить всевышнего, чтобы она поступала с ними по справедливости. Защищала их. «О аллах, может, я напрасно злюсь на них, негодую? Ведь и они в этот самый момент, возможно, рассуждают про себя о том же, что и я... Мы вручили собственными руками свой повод русской царице, побрели за ней с покорностью покалеченного верблюда... Но куда она поведет нас — в пустыню? К озеру с чистой водой? Ведь она исповедует другую веру, говорит на другом языке, имеет другое обличье, иной цвет кожи... Кто ведает, за кого она нас считает, за рабов своих или подопечных, которым нужна ее добрая и сильная рука?..