«Да, - думал Итжемес, - пусто нынче в степи, ни одной человеческой души не встретишь. Одни куланы! Носятся косяками, будто нарочно дразнят меня!.. Эх, как представлю себе казан с дымящимся куланьим мясом, так даже слюнки текут».
Косяки проносились мимо Итжемеса: покажутся, приблизятся и исчезнут словно мираж. «Чтобы дикие, шальные куланы стали грудами душистого, нежного мяса, - прикидывал в уме Итжемес, - надо сначала их поймать, повалить, связать ноги… А потом уж наполнять казаны и варить. И есть, есть, есть лакомые куски! Насытиться вдоволь!» Глазами Итжемес готов был проглотить всех этих быстрых как ветер куланов. «Да где мне! Вон они опять уносятся, унося с собой мою мечту о еде!» Итжемес глотал слюну, изнывал от бессилия, пытаясь унять голод, жадно вцепившийся когтями в желудок.
Итжемес так пристально вглядывался вдаль, вслед вольному дикому косяку, что почувствовал головокружение. Перед глазами у него поплыли радужные круги, на него навалилась усталость, ноги и руки стали не послушными, ватными, от предательской слабости. Итжемес понял, что если он не отдохнет, то рухнет и едва ли сможет быстро подняться. Он еле-еле дотащился до невысокого бугорка в густо заросшей полынью ложбине. Первым делом спутал ноги коню и отпустил его попастись на воле.
Всюду, куда ни бросал Итжемес взгляд, простиралась степь – голая, равнодушная. «Прямо-таки лицо ворюги, а не степная гладь, - решил Итжемес. – Ничегошеньки в ней вроде нет, пустота и покой, а глядишь и отнимет у тебя последнее… Эх, жаль, я в низине остановился! Надо было подняться в-о-о-о-н на ту темную гряду. Там бы и передохнул! – упрекнул он себя. – Недаром степняки с незапамятных времен ищут местечко повыше! Нужду справить и то лезут на холм!»
С трудом преодолев сопротивление ветра, который хлестал его по лицу, по груди, Итжемес добрался до заветной гряды и улегся на землю. Закрыл глаза и, как наяву, увидел казан с молоком и чашку с золотистой жирной сорпой. «О, аллах! Уж не бред ли у меня начинается?» - испугался Итжемес.
Он еще крепче сомкнул веки, свернулся клубочком и затих то ли в полусне, то ли в полуобмороке. Итжемес не заметил вдалеке клубы пыли.
Только что пребывавшая в покое земля, на которой Итжемес уснул, как на своем тихом и смирненьком коне, вдруг затряслась, задрожала. Птицы, которые, казалось, вымерли или покинули степь, поднимались словно из-под земли, суматошно били крыльями, в панике устремлялись в небо. Вмиг умолкли суслики. Их писк, услаждавший слух Итжемеса, резко оборвался, будто и не сидели они мирно у своих норок, не торчали, словно свечки, молясь солнцу.
Итжемес никак не мог понять, что же такое произошло. Он стряхнул с себя остатки сна, поднялся и осмотрелся по сторонам. Лошаденка его беспокойно фыркала, жадно ловила ноздрями незнакомые новые запахи, навострила уши. Откуда-то раздался оглушительные топот. Горизонт был во мгле, там, словно грозовые тучи, поднимались аж до самого неба клубы пыли. Серая масса, казалось, сейчас закроет собой весь белый свет. синее, будто чистое озеро, небо потемнело и, утратив свою глубину и бездонность, стало походить на мелкую лужу.
Чтобы отвести беду, Итжемес схватился рукой за ворот, зашептал молитву. Он бормотал ее дрожащими губами. «Не к добру все это, ох, не к добру! Наверное опять башкиры или джунгары! – лихорадочно заработали мысли Итжемеса. – Много мужчин, много коней снова потеряем. Сколько людей полегло зимой во время башкирского набега! До сих пор оправиться не можем! Сводим кое-как концы с концами, бедствуем, голодаем… Что нас ждет? Какие напасти? Да, тяжелая у нас доля. Таким, как я, непутевым бедолагам, останется одно: протянуть ноги с голоду».
Облака пыли угрожающе росли, надвигаясь на Итжемеса. Все, что находилось под небом, скрытым густой пеленой пыли, ходило ходуном, гудело, хрустело. Степная твердь дрожала, сотрясалась в ужасе. Набравшие силу сочные травы втаптывались в землю с хрустом, похожим на всхлипы.
Итжемесу со страху облака пыли показались огромными змеями, извивающимися в дикой пляске. А вдруг это и есть тот самый семиглавый айдахар, который должен вызваться из-под земли, когда наступит судный день? Куда же деваться? Кругом голая степь с крошечными кустиками: они не то что человека – зайца не скроют!.. Итжемес зашептал пересохшими губами молитву, уповал на чудо.
Теперь Итжемес ясно услышал стук копыт. «Неужто бывают айдахары с копытами? – сжался он, вобрал голову в плечи. – Бывают, видать, на то и светопреставление! О аллах!»