– Это тебе за урон и беспокойство, что дома тебе я учинил, как татар отбивали.
– Так всеобщее дело – от нечестивцев обороняться, каждый должон свою лепту внести.
Мы посидели с часок, поговорили о разном, уходить не хотелось, в доме чувствовалось женское тепло и уют, которых мне не хватало, но компрометировать хозяйку не хотелось. И так любопытные соседи периодически поглядывали через забор.
– Когда к тебе зайти еще можно?
– Некогда мне сейчас, лекарь Юрий, холсты в боярский двор закончить надо, приходи через три дня, если не забудешь.
В последующие три дня работы было много – снимал швы у тех, кому обрабатывал раны при нападении татар, принимал болящих.
Поток пациентов день ото дня потихоньку рос. Слава богу, так же быстро плотники заканчивали домик для приема пациентов во дворе у Игната Лукича. Проблема с досками теперь отпала. Я каждый день забегал на стройку, показывал, где поставить стол, лавки, себе заказал два стула. Плотники постарались на славу – стулья сделали резные, с фигурами птиц и зверей. Поскольку приближалась осень, нужно было поторапливаться, теснота и неудобство приема в небольшой комнате на втором этаже начинали тяготить.
Наконец выпало свободное от работы окно, и я быстро собрался на торг. Долго выбирал подарок Анастасии и ее сынишке, Мише купил красивую рубашку, а Анастасии – отрез шелка и красивый кожаный ремешок.
В этот же вечер направился в гости. На этот раз меня ждали. В горнице был постелен домотканый половичок, на столе стояло небогатое угощение – пирожки, квас, зелень с огорода.
Я достал из сумки подарки – мальчонка тут же облачился в обновку и посмотрел на мать.
– Хорош, к лицу ему, за что ты так нас балуешь? – молвила женщина.
– Нравишься ты мне, Настя!
Женщина зарделась, схватила шелк и уткнулась в него лицом.
Мальчишка уже давно убежал хвастаться перед соседскими ребятами, мы остались одни. Я подсел поближе, обнял Настю, погладил по голове – волосы были легкие, пушистые, блестящие.
– Неужто нравлюсь? – прошептала Настя. – Я ведь тебя еще тогда ночью приметила, да ты в мою сторону и не смотрел, конечно: некогда было на баб оглядываться.
Лицо ее разрумянилось, глаза живо блестели, губы слегка приоткрылись, показывая жемчужные зубки. Красавицей ее назвать, пожалуй, было нельзя, но симпатичной – да, однако было в ней что-то такое – достоинство, женственность, какая-то особая привлекательность. Да и умом Господь не обделил.
– Я ведь замужем десять лет пробыла, сына родила, кровиночку мою, а с мужем так и не слюбилось. Отец с матерью засватали, меня никто не спрашивал, да и то в отцовой семье восемь детишек, а сыновей всего двое, землю только на них община выделяет. Вот батенька нас быстро из отчего дома и спровадил. Муж работящий у меня был, – продолжала она, – внешностью, правда, не вышел, плюгавенький да вино пить любил, в пьяном виде и меня, и сына бил часто. – Слезы навернулись на ее глаза.
Женская доля!
Я как мог ее успокаивал, поглаживал спину, любовался ее волосами, целовал в ушко. Потихоньку стал возбуждаться, все-таки женщины у меня не было давно, не сказать, что бабник был, но все-таки живой человек.
Я стянул с нее сарафан, под ним оказалась рубашка, к моей радости, лифчиков и трусов женщины здесь не носили. От поцелуев шеи перешел на соски и груди. Грудь, несмотря на роды, была упругой, хорошо держала форму, крупные, как вишенки, соски так и просились на язык. Мы как-то незаметно оказались в кровати, за печкой, и я принялся ласкать ее. Стан женщины выгибался, с губ слетало бессвязное бормотание, соски поплотнели, дальше не мог сдерживаться и, приспустив брюки, лег на нее. Любовницей она оказалась неумелой, но темпераментной. Ладно, лиха беда начало, мы еще разучим Камасутру. Надолго меня не хватило, сказалось длительное воздержание. Анастасия бурно дышала, грудь ее высоко вздымалась.
– Так хорошо мне с мужем не было, неужели так сладко может быть?
Она ухватилась за мое причинное место:
– Да и дружок у тебя неплохой, мужу до тебя далеко было.
Хоть и комплимент, но в душе кольнула ревность. Да, я не бабник, но холостой, и женщины у меня были, и почему-то часто после любовных игр они начинали сравнения, меня это всегда раздражало.
Немного передохнув, мы снова, уже не спеша, принялись за ласки. В это время в сенях раздался грохот, детский крик. Анастасия подхватилась, накинула сарафан и побежала к дверям, пока мы миловались, стемнело, и ее сын, возвращаясь домой, впотьмах зацепил ведро, облился водой. С виноватым видом он вошел в комнату. Ругать его мама не стала, вытерла и переодела в сухое: