Старик не закончил фразы.
В полутемной кухне было прохладно и спокойно. После кончины матери здесь не произошло никаких перемен, и все же он тут один. Он это все время чувствовал. Эта мысль не оставляла его ни на миг. Вот приехала Франсуаза, но она скоро уедет и увезет с собой внука, и внука он уже больше никогда не увидит.
В их маленьком доме ничего не переменилось, но стоит поднять штору на двери и шагнуть за порог, как глазам предстанет строительная площадка. Бетонные стены, из которых, точно копья, торчат железные прутья арматуры. Бетон пожрал сад и убил деревья.
— Вы даже представить себе не можете, что я из-за них терплю!
Отец произнес эти слова, даже сам того не сознавая. Вероятно, просто потому, что в своем одиночестве весь день твердил их про себя.
Он встал, вошел в чулан и сразу же вышел оттуда, держа в руках кастрюлю.
— Вот понюхайте, — сказал он, поднимая крышку.
— Это надо выбросить, все испортилось.
— Конечно, выброшу. Но это варево они мне вчера принесли. А случается, что и по три дня кряду никто не заглядывает.
— Но ведь они обязались…
Жестом руки отец остановил Франсуазу.
— Да что теперь говорить? Незачем!
Он поставил кастрюлю в чулан и снова сел на свое обычное место. Прошла минута. Отец и Франсуаза молча смотрели друг на друга; боясь расплакаться, старик усилием воли взял себя в руки. Суровым тоном он прибавил:
— Да что теперь говорить. Я сам себя на это обрек. Сам и выпутываться должен… Спасибо еще, у меня хорошие соседи… Вы зайдите повидайте госпожу Робен… Она вам расскажет… Она вам все расскажет, что я из-за них терплю…
Он отвернулся и стал смотреть на погасшую топку… Глаза его снова наполнились слезами. Дрожащим голосом он повторил:
— Надо сказать Жюльену… Надо сказать Жюльену, что…
Старик замолчал. Снизу донесся плач ребенка, и Франсуаза кинулась к нему. Отец помешкал с минуту, потом пошел следом за нею. Она взяла ребенка на руки и вытерла две крупные слезинки, катившиеся по круглым щечкам. Младенец уже не плакал.
— Что с ним? — спросил отец.
— Ничего. Верно, наскучило лежать одному. А может, зубки режутся. Но, знаете, вообще-то он почти не плачет.
Увидев деда, ребенок улыбнулся и пошевелил ручонкой.
— Господи, как ему было бы хорошо тут в саду… Там, в том конце, еще совсем спокойно, а уж воздух куда лучше городского.
С минуту он молча смотрел на внука, потом прибавил задумчиво, почти торжественно:
— Милый ты мой… Как знать, что его ждет? Разве мир теперь похож на прежний? На днях Робен рассказывал мне о бомбе, которую сбросили на Японию. Я понимаю, войне конец… Но что с того?.. Я-то уж свой век отжил. И как посмотришь на все это безумие, даже не так уж жалко уходить.
— Надо надеяться, что эта война — последняя. Иначе не стоило…
— Милая вы моя, — вздохнул отец, — нам это уже в восемнадцатом году говорили. А вот видите…
Франсуаза усадила малыша в коляску.
— Пойдемте в конец сада, — предложил отец. — Я там всегда сижу… Там хоть спокойно.
Молодая женщина покатила коляску по центральной дорожке, поросшей травою. Трава мешала, и Франсуаза, приподняв передние колеса, повернула коляску. Тянуть ее за собой было легче, чем толкать сзади.
— Если бы моя бедная жена видела, во что превратили сад… Господи, да она бы своим глазам не поверила… Нарвать вам букет на дорогу? Только цветы с того времени, что она была жива, и остались.
— Да нет, не стоит, они по дороге завянут, к тому же у меня малыш на руках. Но букет, пожалуй, все-таки соберу. По дороге загляну на кладбище… Думаю, хорошо бы отнести ей цветы из ее сада.
— Ну конечно, она была бы счастлива… Конечно… Ведь мне уже туда не добраться, сил не хватает.
Они подошли к тому месту, где стоял стул отца.
— Пойду вам стул принесу, — сказал он.
— Нет, не трудитесь. Лучше посидите с маленьким, а я тем временем нарежу цветов, а потом нам и уходить пора.
— Садовые ножницы и веревка за дверью погреба.
Франсуаза отошла. Оставшись вдвоем с младенцем, дед придвинул стул к коляске и сел. Ребенок смотрел на него. В коляске лежала погремушка, старик взял ее и потряс перед лицом малыша, тот засмеялся.
— Ах ты, озорник этакий, — пробормотал старик. — Ты ведь тоже маленький Дюбуа… А?! Видишь, как тебе хорошо было бы тут, в саду… А если бы жива была твоя бабуся… Если бы жива была твоя бабуся…
Он постарался взять себя в руки, но силы его оставили, и тогда, продолжая забавлять ребенка, вцепившегося пухленькими ручонками в погремушку, старик беззвучно заплакал.