Отец повернулся к жене, которая стояла, опершись на медный прут, у плиты. Они переглянулись, потом она спросила:
— А где это в точности?
Пико стал объяснять, рисуя на клеенке толстым корявым пальцем, ноготь которого напоминал плохо обточенный инструмент из рога. Если кратчайшим путем, это не так уж далеко. От силы пять-шесть километров, но подъем, конечно, крутой.
— А вязанки вы нам доставите? — спросила мать.
— Нет, никак не выйдет. У меня грузовики всегда полны доверху… Но грузовики вашего сына, бакалейщика, уж конечно, проезжают иногда неподалеку.
Отец опустил голову. Воцарилось молчание. Пико выпил вино и встал.
— Решайте сами, — закончил он.
Приказчик двинулся к двери. Лесоторговец тоже, но тут мать спросила:
— А с четырехколесной тележкой туда взберешься?
Здоровенный лесоторговец окинул взглядом двух стариков, как бы оценивая их силы.
— Можно, конечно, но если некому вам помочь, то… — Он помолчал и прибавил уже более уверенно: — Обратно я еду порожняком. Если нынче вечером тележка вам не нужна, я могу взять ее в грузовик и по дороге забросить туда.
Они еще поговорили, уточнили место, спросили, не утащат ли их тележку.
Отца немного пугала предстоящая работа и путь, но он еще больше боялся, что Пико и приказчик уйдут. Их присутствие давало ощущение жизни, которое было связано с ними и заполнило все эти утренние часы, и отец чувствовал, что с их уходом оно тоже уйдет и останется ничем не заполненная пустота. Он то и дело взглядывал на жену, в то же время всячески стараясь затянуть разговор. Но лесоторговцу нужно было доставить дрова другим покупателям. Он повторил это несколько раз, уже идя к двери.
— Да и вам надо убрать дрова, — сказал он, — Поторапливайтесь, если хотите, чтобы я захватил вечером вашу тележку.
Он еще раз повторил, что оставит тележку возле барака лесорубов и что за нее можно не беспокоиться. Объяснил также, где взять ключ от барака.
— Современных удобств там, правда, нет, — добавил он, — но если вздумаете заночевать в лесу, барак вас выручит.
Отец следил взглядом за удалявшимися Пико и его приказчиком. Он чувствовал, что жена стоит рядом. Он видел ее краешком глаза, не поворачивая головы: она была справа от него и тоже смотрела вслед лесоторговцам, дошедшим уже до конца длинной дорожки, обсаженной фруктовыми деревьями.
Старики стояли рядом, застыв, словно они вросли в эту утреннюю тишину, которую вскоре нарушило глухое урчание грузовика. Они остались одни, и что-то разъединяло их, и в то же время что-то другое крепко спаивало их воедино.
Когда заглох шум машины, отец повернулся к матери.
— Боюсь, нелегко нам будет справиться, — сказал он.
— Да. Но это уж наше дело решать: соглашаться или нет и мерзнуть без топлива, если зима затянется.
— Ну, пойду займусь дровами.
— Я тебе подсоблю.
— Эта работа не для тебя. При грыже нельзя подымать такие тяжелые кругляки.
— Там есть и поменьше. А кроме того, вдвоем мы в каждую ездку сможем увозить больше.
Отец это знал. Знал он также, что она ему поможет, как помогала во всем. Но ему доставляло какое-то своеобразное удовольствие отказываться, утверждать, что он один со всем справится, хотя он отлично знал, что может выбиться из сил. Так бывало всегда, но этим утром по дороге к сараю, где стояла тележка, он сильнее, чем обычно, чувствовал потребность повторять:
— Эта работа, милая моя, не по твоим силам. Надорвешься… И все.
Мать молчала. Она дошла с ним до сарая, и, когда он опустил дышло четырехколесной тележки, она уже стояла сзади, взявшись за поперечину и приготовившись помогать ему изо всех сил.
5
Они трудились до полудня. Работа была не из легких. К сараю вела узкая дорожка — только-только тележке проехать. Если колесо вдруг наскакивало на камень и отец не успевал вовремя спохватиться, дышлом ему встряхивало руки и плечи, а самого его заносило то вправо, то влево. При этом случалось, что колесо задевало за бордюр из плиток. Толчки бывали довольно сильные. Отец чертыхался, останавливался и, закусив беззубыми деснами губы, шагал дальше.
Сначала они попробовали воспользоваться дорожкой, которая шла параллельно саду. Она была шире, но зато менее ровная. Местами попадались плохо подсохшие лужи, и тогда ноги скользили, а колеса с железными ободьями вязли в грязи.
В каждую ездку они накладывали с десяток кругляков. Дорога между домом и сараем шла чуть в гору, и брать больше было нельзя. Без груза такая неровность почвы почти не ощущалась, другое дело — с тележкой. Перед тем как въехать на горку, отец кричал: