— Ах! — воскликнула в экстазе Кларисса. — Почти то же, что я видела девочкой, когда огоньки еще были настоящими!
— Я же говорила вам, что они прекрасны, — сказала Лили, похожая на собачонку, которая готова ждать и час, и два, и три, лишь бы хозяйка взглянула в ее сторону, и все же благодарность ее от этого не уменьшится, когда она наконец удостоится долгожданного внимания.
Кларисса, улыбаясь, повернулась к ней, но вид лунообразного картонного лица Лили подействовал на нее самым неожиданным образом. Ее внезапно затопило чувство острой жалости к Лили и вместе с тем отвращение. Улыбка старухи утратила свою искренность. Удовольствия как не бывало. Остались лишь мучительный, пробиравший до костей холод физического мира, острая ноющая физическая боль в ноге и физическая головная боль, вызванная усталостью и жаждой.
Лили почувствовала перемену в ее настроении, и стоило Клариссе отключить имплантат, как уголки губ Лили поползли вниз. Она исчезла из поля зрения Клариссы вместе с огоньками такси, автобусами и толпой. Стало очень темно и совсем тихо, дома обернулись неясными призраками.
— Дело в том, Лили, — возвестила она в кромешную тьму, — что все вы, синхруалы, не больше чем огоньки. Всего лишь движущиеся картинки, составленные из маленьких точек. Картинки автобусов, картинки машин, картинки людей, картинки витрин в магазинах…
Демонстративно отвернувшись от Лили, Кларисса снова включила устройство и посмотрела на вновь появившиеся рекламные огни. Но на этот раз не было ни благоговейного трепета, ни радостного потрясения, ничего такого, что могло противостоять холоду и боли. «Все равно что переключать каналы телевизора», — с горечью подумала она и тут же снова выключила имплантат. Однако переключатель, рассчитанный на то, чтобы его трогали не больше двух раз в день, из-за беспрестанного щелканья сломался и теперь отказывался оставаться в том или ином положении. Воспринимаемое Клариссой поле беспорядочно, каждые несколько секунд перескакивало с виртуального мира на материальный и обратно, и она не в силах была остановить это мелькание. Некоторое время бедняга стояла, беспомощно и без всякого результата манипулируя переключателем, потом бросила это занятие и в отчаянии опустилась на землю к пьедесталу статуи. Что еще ей оставалось делать?
— Вы позвонили в Совет, Ли… — начала она, и тут виртуальный мир исчез. — О господи! Лили, вы еще здесь?.. А, здесь, хорошо. Вы позвонили в Совет, а то я думаю, мне пора домой. Лили? Лили! Совет собирается мне помочь? Скажите им, что мне не надо их агентов. Скажите, чтобы отправили кого-нибудь из материальных людей. Они разозлятся на меня, но все равно приедут. Мне нет дела до того, что сказал Ричард.
Однако нравилось ей это или нет, а агенты уже съезжались со всех сторон, откомандированные из разных районов Лондона. Они были еще где-то в пути, но неумолимо приближались к своей цели. Их послал Центр после разговора с Ричардом Говардом, который заявил, что мы, материальные люди, больше ни за что туда не поедем.
Позже Ричард, обеспокоенный своим поступком, позвонил мне.
— Я понимаю, это кажется негуманным, — оправдываясь, сказал он, — но я в самом деле считаю, что мы должны держаться от этого подальше, неужели ты не согласен? Клариссе пора бы уже знать — когда мы что-то говорим, то именно это мы и имеем в виду, а иначе она будет снова и снова выкидывать свои фокусы. Господи, она же не где-нибудь, а на площади Пикадилли. Даже Клариссе должно быть совершенно ясно, что невозможно отправиться в центр Лондона и вернуться обратно в этой дурацкой колымаге. Она явно воображает, что мы поедем и заберем ее. Да она просто уверена в этом.
Я, так же как Ричард, пришел в ярость от поступка Клариссы. Я провел полдня, сгребая листья и наводя порядок в своем маленьком уединенном садике. Я только что перекусил, выпил бокал портвейна и мечтал о спокойном вечере в тепле за задернутыми шторами, планировал сделать кое-какие предварительные заметки для 62-й главы своей книги «Упадок и разрушение реальности». (В 60-й и 61-й главах речь шла о появлении Интернета и мобильной связи, что послужило лишь прелюдией к большому, центральному разделу всего моего исследования, который впервые должен был предоставить неопровержимые доказательства того, что человеческая раса своими собственными руками разрушит планету не через века, даже не через десятилетия, а через годы, если не сможет сократить свое материальное присутствие до теперешнего уровня.)
«Проклятая Кларисса! Черт бы ее побрал, эту Клариссу!»
Почему я должен отказываться от спокойного вечера, посвященного новой главе, если старуха сама ищет неприятностей на свою голову? Как наверняка было известно Клариссе, я всегда до ужаса боялся ездить в центр Лондона, и все-таки она самоуверенно полагала, что я мог и обязан был тащиться туда в любое время, когда бы ей ни заблагорассудилось. И все же я понимал, что должен ехать к ней.
— Но, Ричард, я не могу оставить ее в руках агентов. Я знаю, с ней сплошная нервотрепка, знаю, что она нас использует, но я просто не могу ее бросить.
— О Том, ради бога, это будет ей уроком, — сказал Ричард, благодаря моей мягкотелости окончательно утвердившись в своем решении. — Как же еще ее проучить, если мы сейчас не настоим на своем? Для ее же собственной пользы, в самом-то деле! Да и агентов все равно теперь уже не отозвать. Ты же их знаешь.
— Что ж, если они все равно будут там, так уж лучше и мне там быть, — сказал я. — Она, глупая, их боится. Я сейчас же выезжаю, так что, по крайней мере, кто-то из тех, кого она знает, поддержит ее.
Как в омут головой нырнул я в холод ночной улицы и завел машину. Я был ужасно возмущен поведением Клариссы. И конечно, страшился тех темных чувств, которые неизменно растравляли во мне поездки в Лондон: стыда, замешательства, ощущения утраты, зависти и глубокой-преглубокой печали, сравнимой разве что с печалью от встречи с бывшей возлюбленной, которая принадлежит теперь другому и никогда уже не будет твоей… Я был измучен одной только мыслью о душевных усилиях, затраченных мною, не говоря уже о дискомфорте и холоде.
Когда я добрался до площади Пикадилли, агенты уже съезжались туда: один появился с Шефтсбери-авеню, другой — с Пикадилли, двое остальных — с севера и юга Риджент-стрит. Но съежившаяся под статуей Эроса Кларисса не могла их видеть: когда она находилась в материальном мире, было слишком темно, а в виртуальном — агенты обретали невидимость. Сидевшая на корточках рядом с ней Лили обнимала своей виртуальной рукой физическое плечо Клариссы. Та то видела, то не видела Лили, но в любом случае это объятие не добавляло ей тепла, как ни хотелось Лили поделиться им со своей новой знакомой.
Как только мои материальные фары пронзили физическое пространство, первым, что увидела Кларисса, были два агента, которые выплыли из темноты и двинулись в ее сторону. Это было похоже на кошмарный сон из ее детства, и она закричала. При этом имплантат сам собой включился, и вернувшиеся огни, автобусы и людская толпа скрыли агентов. Но это было даже хуже, ведь она знала, что они по-прежнему там, за лоском этого фасада, и шаг за шагом приближались, хотя теперь и незаметные. Она снова закричала:
— Не подходите ко мне, слышите?! Не приближайтесь!
— Не бойтесь, Кларисса, — сказала Лили. — Я здесь, с вами. Но Лили не дано было понять Клариссу. Она никогда не
чувствовала холода. Она не ведала физической боли. Она не знала о присутствии агентов. Она не испытывала потребности в другом мире — мире тишины и мрака, который скрывался за яркими огнями площади Пикадилли.
Я вылез из машины. С включенным имплантатом, так что мне приходилось с большой опаской преодолевать расстояние, остававшееся между мной и Клариссой, я слишком хорошо знал, насколько легко виртуальная поверхность дороги могла маскировать мерзкие материальные рытвины. Я изо всех сил старался избегать направленных на меня недоверчивых и неприязненных виртуальных взглядов, и все это время во мне не переставала клокотать ярость по отношению к Клариссе, которая в очередной раз втравила меня в неприятную историю. Как она смеет вытаскивать меня из дому в такую холодную ночь?! Как смеет выставлять меня напоказ всему этому искусственному городу, этим людям, с их пристальными неодобрительными взглядами, когда все, о чем я мечтаю, — это сидеть у себя дома, за высокой живой изгородью, превращенной мной в крепостную стену, за запертыми дверями и плотно задернутыми шторами, и наслаждаться описанием «реальности».