– Черт побери! Да ведь это летает русский! – вскричал стоявший рядом со мной Кауль, указывая на самолет.
И верно, как бы в подтверждение его слов вражеские снаряды вновь посыпались на нас с уничтожающей точностью. Санитары не успевали уносить раненых. Командный пункт перенесли в другое место, а мы рассредоточились среди деревенских строений. Между батальоном и дивизией шел оживленный обмен радиограммами. Наконец было получено разрешение открыть по немецкому самолету огонь, и когда он появился снова, то оказался в плотном кольце разрывов. Самолет набрал высоту и продолжал кружить над нами. И опять, в который раз, наши позиции накрыл артиллерийский залп противника. Затем самолет исчез. Вероятно, легкий немецкий самолет F-156 «Шторьх» когда-то попал в руки неприятеля и теперь использовался против нас, сохранив все опознавательные знаки люфтваффе. К вечеру враг был разбит и оттеснен к Рокитнянским болотам.
Как бы уравновешивая эту победу, дивизии пришлось затем в течение трех дней вести ожесточенные оборонительные бои на отрезке в шесть километров вдоль главной магистрали. В этот период прошел слух, что Буденный намерен нанести сокрушительный удар по нашему правому флангу.
Хотя противник обладал значительным численным превосходством и беспрерывно подтягивал резервы, наша дивизия, невзирая на тяжелые потери, стойко отражала все атаки и даже несколько расширила занятую территорию.
В конце концов нам предоставили один день отдыха в селе Мотышине. Здесь я впервые встретил украинских промышленных рабочих, занятых в гончарных мастерских по соседству. Мне было чрезвычайно любопытно потолковать с людьми, представителями класса-гегемона в раю трудящихся, тем более что один из них, поляк по национальности, говорил по-немецки.
– Как мы живем? – повторил он мой вопрос. – Описать не трудно… Мы зарабатываем около четырехсот рублей в месяц. Пара ботинок стоит пятьсот – шестьсот рублей, костюм не меньше шестисот рублей. Буханка хлеба – девять рублей, килограмм мяса – пятнадцать рублей.
– Но так жить невозможно, – заметил я.
– Их это не беспокоит, – пожал плечами поляк. – Директор получает, разумеется, три тысячи, а инженеры – не менее тысячи пятисот.
Я стал сомневаться, уж не ослышался ли я.
– И не только это, – продолжал поляк. – Наши магазины отличаются по ценам и набору товаров от тех, которыми пользуются инженеры, директора и члены партии. Простой рабочий не может покупать где захочет, а только в магазине потребительской кооперации, к которой прикреплен. И он не может приобретать по желанию, а многое – лишь по распределению.
– У сотрудников НКВД, командиров Красной армии и партийных работников опять же свои закрытые магазины, – подхватила, протиснувшись сквозь окружавшую меня толпу, старая женщина из немецких переселенцев. – Мы даже не знаем, что они там получают, но все они выглядят достаточно упитанными и хорошо одетыми. У нас же все по-другому… Положим, вы хотите купить пальто за четыреста рублей, зеленое и сорок шестого размера. Продавец же сует вам с вешалки красное и пятидесятого размера. Возьмете вы или нет – это ваше дело: других все равно нет. По правде говоря, мы рады вообще что-то надеть, причем откладывая деньги на покупку целый год.
– Но у вас же пролетарская демократия? – возразил я. – Почему вы не предпримете что-то во время выборов?
В ответ на мои слова сначала воцарилась тишина, затем раздался дружный смех.
– Список для голосования, – пояснил поляк, утирая катившиеся по щекам слезы, – всегда возглавляли Иосиф Сталин и Молотов, затем шли Жданов, Берия и остальные члены Центрального комитета. Потом – местные кандидаты от коммунистов и блока беспартийных. Все – на одном бюллетене, единственном, допущенном для голосования. Такой порядок был определен избирательным законом 1936 года. Других списков не было, а не голосовать совсем – значило напрашиваться на неприятности. Так что если вы дорожили своей жизнью и свободой, то шли и голосовали вместе со всеми. Это и есть так называемая «пролетарская демократия».
Присутствовавшие продолжали описывать механизм функционирования системы. Избранные «свободно» депутаты представляли 16 (с 1940 по 1956 г. существовала также Карело-Финская ССР. – Ред.) советских республик: около 650 оплачиваемых подхалимов заседало в Верховном Совете, еще около 650 – в Совете национальностей. Десятки министров и членов правительства являлись простыми ведомственными чиновниками. Все решения принимали узкий круг членов Политбюро и Центральный комитет правящей с 1917 г. коммунистической партии; именно они определяли судьбу 200-миллионного (на 1 сентября 1940 г. население СССР составляло 191,7 млн, к началу войны – около 195 млн. – Ред.) населения. И назначали на эти посты вышеперечисленных «членов» не миллионы граждан, которыми они управляли, и даже не 6 миллионов членов партии, а верхушка партии, и прежде всего Иосиф Сталин. Это была диктатура, какой не знала новая история. И цари, например Наполеон, были, если сравнивать с этой диктатурой их режимы, можно сказать, грудными младенцами. Сталин и его люди осуществили то, о чем многие диктаторы и императоры лишь мечтали. Верхушка партии определяла порядок поведения и условия существования людей, контролировала их мысли и поступки, бесцеремонно вторгалась в семейные отношения, безраздельно властвовала над жизнью и смертью своих граждан. А Сталин был поистине всесильным диктатором.