Вместе с несколькими незнакомыми мне солдатами я, лежа в придорожной канаве, не переставая палил в темноту, освещая ее нитями трассирующих пуль. Кто-то тронул меня за плечо. Это был Кауль.
— Нам конец, — проговорил он хрипло.
— Нужно сначала разделаться с этими ублюдками и подождать до утра, — попытался я отшутиться.
Кауль смотрел мне прямо в лицо, белки широко раскрытых глаз отражали вспыхивающие отблески разрывов.
— Тебе страшно? — спросил я упавшим голосом.
— Если бы тебе пришлось пережить столько же, сколько мне… — улыбнулся горько Кауль, — ты бы ничего больше не боялся… Конечно, мне хотелось бы остаться в живых… знаешь, моя жена… у нас с ней не все ладится в последнее время… но ведь еще есть дети…
— Не говори ерунды, — прервал я его. — Тебя не так-то легко отправить на тот свет.
— Легче, чем ты думаешь, — усмехнулся Кауль.
— Мне нужно отлить, — сказал я, поднимаясь.
— Не делай глупости, не будь идиотом, — попытался остановить меня Кауль.
Пригибаясь, я отошел немного в пшеничное поле, колосья скрывали меня до плеч. Не успел я справиться с нуждой, как в нескольких метрах от меня из темноты появилась человеческая фигура.
— Осторожней! — крикнул я. — Здесь кругом летает много всякой всячины…
Вдруг я заметил, как фигура подняла над головой ручную гранату. С криком «Иван!» я бросился плашмя на землю. В этот момент прозвучала очередь из автомата Кауля, не издав ни звука, русский упал, а я через мгновение уже опять укрылся в придорожной канаве. Кауль смотрел на меня без всякого выражения. Я не знал, что ему сказать, не находил слов.
— Знаешь, я поступил на военную службу в 1939 году, — пояснил он спокойно. — Руководил, понимаешь, подразделением СС в маленьком городишке. Другого занятия там не было. Но это меня нисколько не изменило, я оставался прежним слабаком и слюнтяем. Тогда я
решил закалять свой характер и поступил в элитную часть СС «Мертвая голова».
— Ну и что? — проговорил я, все еще не оправившись от потрясения.
— Именно это и я сказал себе тогда. Несмотря на некоторое разочарование, я не переставал надеяться принять участие в настоящем деле. Но мне пришлось еще целый год служить охранником концентрационного лагеря. Ты знаешь, многое из того, что рассказывают, — далеко от правды или, по крайней мере, сильно раздуто. Но и то, что было на самом деле, уже достаточно скверно… Множество людей годами теснятся на крошечном пространстве. Со временем у меня сложились довольно дружеские отношения с одним из них — польским профессором. И вот в один прекрасный день он вместе со всеми, как обычно, работал, но затем неожиданно направился к лагерной ограде. «Стреляйте! — попросил он меня спокойно. — Ну давайте же, стреляйте. У меня нет сил больше терпеть». — «Остановитесь! — закричал я в ужасе, поднимая винтовку и прицеливаясь — на этот счет у нас существовал строгий приказ, — но он уже был слишком далеко, не видел и не слышал меня: мысленно уже переселился в мир иной. — Стойте, ради всего святого… стойте! Вы знаете приказ!» — вновь крикнул я. — Кауль немного помолчал. — Он пересек границу запретной зоны, закрыв глаза. Я не мог выстрелить, был не в силах… Охранник по другую сторону ограды нажал на спусковой крючок…
Я писал Гиммлеру, всем, кто мог оказать хоть какую-то протекцию. Во что бы то ни стало стремился попасть на фронт… Не хотел быть тюремщиком. В конце концов я добился своего. После всего того, что было, здесь для меня, — Кауль указал глазами на ночную темь, испещренную точками трассирующих пуль и зарницами разрывов, — сущий рай.
— У тебя просто немного сдали нервы, — заметил я с тревогой. — Сам не знаешь, что говоришь!
Кауль горько усмехнулся.
Тем временем русские продолжали сжимать кольцо окружения, обстрел сделался интенсивнее. Какой-то
офицер, указав на меня, Кауля и еще одного солдата, скомандовал:
— Давайте быстро снаряды для 105-миллиметровых орудий!
Ящик за ящиком таскали мы боеприпасы к орудиям занявших позицию в глубоком рву справа от нас. Рядом, у края дороги, — крупнокалиберный пулемет. Всякий раз, когда он начинал строчить, огонь пехоты противника прекращался. Я обменялся несколькими словами с фельдфебелем, корректировавшим огонь 105-миллиметровых пушек и похвалившим нас за быстроту при доставке боеприпасов. После, пожалуй, десятой ходки я присел на корточках у его ног и зажег сигарету. Внезапно у него подогнулись колени и он повалился на землю.