То ли услышав его нервный смешок, или еще по какой-то причине, черноволосый парень обернулся и, окинув Димку пустым, словно мертвым взглядом, вместе со всей компанией скрылся за углом...
2 часть
***
Сидя за грязным столиком кафе, Алекс холодно и бесстрастно смотрел на Щербатого, возбужденно и сбивчиво рассказывающего, как он провел все это время, после памятной ночи, когда они чуть не изнасиловали Алексова сводного брата, а потом, пьяные и обкуренные, кружили по городу на ворованной тачке, предварительно избив и выкинув из машины ее хозяина.
-Я тогда тоже из города дернул, — самозабвенно вещал Щербатый, — это я уже через полгода по глупости влетел — ларек по-пьяни грабанул. До сих пор не пойму, нахуя мне этот ларек сдался, словно кто под руку толкнул. Вот правду говорят, что у человека на одном плече сидит черт…
-А на другом «петух»*, — пробормотал Алекс.
Щербатый завис на секунду, недоуменно глядя на парня, и тут же заржал, переглядываясь с дружками.
-Блять, Алекс, ты в своем репертуаре.
Вдоволь насмеявшись, Щербатый вытер выступившие слезы и, заговорщицки наклонившись в сторону бывшего приятеля, мечтательно закатил глаза:
-А знаешь, Алекс, я на зоне все время вспоминал твою «сестренку» кареглазую. Жаль твой папаша тогда не вовремя пришел, не дал пацанчика натянуть. Как думаешь, может сейчас к нему подкатить? – и Щербатый вопросительно посмотрел на Алекса.
-Подкати, — безразличным тоном ответил тот, — если найдешь.
-Так он не с вами теперь живет? – на лице Щербатого отразилось разочарование.
-Он уехал, пока меня не было.
-Жаль. И что, не знаешь где он сейчас? — парень не сводил с Алекса просительного, полного надежды взгляда и, когда тот, равнодушно пожав плечами, отрицательно покачал головой, Щербатый огорченно вздохнул и, откинувшись на спинку кожаного, потрепанного диванчика и развязно развалившись на нем, опять протянул. – Жаль. Красивая сучка и совсем на парня не похож, ему надо было девчонкой родиться. Был бы такой у нас на зоне, без дела точно не остался, через неделю затрахали бы до смерти. А так приходилось всякую хню тощезадую ебать.
Алекс, не отрывая от Щербатого пристального взгляда, медленно, словно воду, цедил дешевую водку из толстостенного, чуть сколотого с одного края, стакана. Он пил, совершенно не пьянея, лишь иногда чуть морщась и становясь все мрачнее с каждым глотком.
После той ночи, когда его изнасиловали, Алекса не брал алкоголь. Первую неделю после произошедшего в подвале он пил не просыхая. Впрочем, без особого результата — организм не принимал излишки спиртного, выворачивая желудок наизнанку. Тогда Алекс взялся за порошок и колеса. Но долгожданное забытье не приходило. Наоборот, измученное сознание, словно мстя, подсовывало ему яркие образы прошлого.
Барахтаясь в наркотическом бреду, Алекс иногда видел Тёмку. То с разбитыми, надорванными в уголках рта губами. Беспомощно и трогательно-беззащитно распластанного на грязном матраце. А то пепельно-белого — но все равно очень красивого — как символ неотвратимости возмездия застывшего в темном проеме двери подвала. Но чаще всего он видел себя: избитого и униженного, в жесткой хватке безжалостных рук насильников, обрабатываемого с двух сторон. Словно наяву, снова и снова, он ощущал, как чужие члены вбиваются в него, раздирая тело напополам, чувствовал тошнотворный запах и вкус крови и спермы, от которых хотелось блевать, пока кишки не вывернутся на изнанку. В такие минуты Алекс испытывал бессильную злобу, переплетающуюся с чувством обреченности и желанием умереть. И ему хотелось биться головой об стену до тех пор, пока череп не расколется на куски, как спелый арбуз, и тогда все мысли и образы, вместе с мозгом, разлетятся в разные стороны и больше не будут мучить его. Или хотя бы пока он не потеряет память и уже не будет помнить об этой ночи никогда…
Не в силах раз за разом, опять и опять переживать все, что с ним случилось, Алекс, так и не скатившись до иглы, с наркотическими экспериментами завязал.
Теперь, молча глядя на самодовольного Щербатого, Алекс с некоторым мрачным злорадством думал, что бы сейчас сделал дружок его закадычный, узнай он, что здоровался за руку, а сейчас пьет с «опущенным».
_______________________
* черт, петух – жаргонное обозначение статуса заключенных в тюремной среде.
3 часть
****
«За все надо платить», — любил повторять Алексу отец, имея в виду, что сыну пора прекращать бездельничать и надо браться за ум, помогать отцу в бизнесе, ведь ничего в жизни не дается просто так.
Но думал ли когда-нибудь Алекс, что эти слова воплотятся в жизнь настолько буквально и ему придется на своей шкуре испытать их смысл.
Ту ночь в подвале, когда его изнасиловали, а потом, внезапно оставив в покое, бросили одного на грязном матраце, он помнил хорошо. Помнил, словно яркий кошмарный сон, от которого просыпаешься на сбитой постели в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем и, не в состоянии опять уснуть, пялишься испуганно в потолок, вновь и вновь, не в силах забыть, прокручивая мысленно приснившееся, лихорадочно пытаясь осознать, сон это или реальность.
Он помнил, как еле поднялся на подгибающихся ногах, упираясь в заплеванный пол трясущимися, со сбитыми костяшками руками, как, собрав и с трудом нацепив рваные, окровавленные тряпки, в которые превратилась его одежда, шел шатаясь по темным улицам, как, нащупав ключи, совершенно случайно не выпавшие из кармана, и с трудом попав в замок, на автомате открывал дверь.
К счастью коммунальная квартира, где они теперь жили, встретила его тишиной: отец еще находился в больнице, а старенькая соседка — баба Варя, крепко спала сном праведника, чья кристально чистая совесть, за всю долгую жизнь, не запятнанная ни одним грехом, не достает хозяйку по ночам. Хотя, может, чистая совесть была здесь и ни при чем, просто старушку не мучили приступы артрита.
Еще одни соседи — семейная пара, вместе со своей шестилетней дочкой, как раз накануне уехали отдыхать. Поэтому Алекс, пробравшись по темному коридору в ванную комнату, мог сколько угодно долго лежать в душистой пене, пытаясь ее ароматом перебить запах грязного подвала, крови, чужого пота и спермы.
Двигаясь как бездушный робот, Алекс забрался в ванну и устало откинул голову на бортик. Выставив из воды руки, он задумчиво водил острием старой, дедовой, опасной бритвой вдоль набухших вен, представляя, как вдавливает лезвие в кожу, и она, лопаясь под напором стали, расходится медленно в стороны, выпуская темную, густую кровь, и та, щекоча руку, стекает ленивыми струйками в теплую воду, окрашивая в розовый ароматную пену, и Алекс тихо засыпает. И не будет для него ни мук, ни боли, ни печали...