Но сквозь музыку ложноширей Имп Плюс обрел припев альбедо, альбедо как нежную тягу тормозной ракеты, не слышимую, а лишь припоминаемую. И в том, что он принял как парение себя, он знал, что альбедо было не более, чем Солнечным излучением, вернувшимся с Земли, и что отрава, рассеиваемая по всему нему рассвет за рассветом из ныне рассеянной пламенной железы и всего остального его, была ядом.
И так вот и случилось, что Имп Плюс, клонясь в другую ясность поступательного движения, мог стоять там, где он на Земле стоял однажды на заре. Невидимые доли выбивали чуточку его из одного места в следующее. Частицы его прорезали. Прорезались, чтобы жечь то, что будет отрезано позже. И жечь то, что не будет.
Жечь его знание жжения.
Жечь сквозь зиму, в которой то, что с ним происходило, было неизвестным для большинства остальных. Неизвестно для красноглазого продавца газет на зимнем ветру, сказавшего, что он мог бы стать растением. И неизвестно для ребенка, слизавшего снег с руки и произнесшего: У тебя красная кожа. (А для ребенка это важно?). И смуглой amiga,[7] певшей amiga. Кем он старался быть узнанным ранее, но ему не удалось, и кто была красива. И к другой, очень далекой, но на той же точке, кто тоже была красива и подтолкнула его словами Путешествуй по свету налегке так, что он теперь должен был пытаться ее не заподозрить, пока продолжал пытаться не сказать ей свою правду об Операции Проекта «Путешествовать по свету налегке», и кровь, поступившая к его лицу, маскировалась тем раздражением, какое ребенок видел за много месяцев до того, как неделя за неделей покраснение не сделало его другим.
Однажды, когда у него были шансы что-то доказать, он стоял под крышей в конце многих ночей, он стоял на корке Земли; и в тот миг, казалось, ничего не произойдет.
Магма не вскрыла свою корку. Голоса не грянули разом. Но в тот миг, что, оставшись у него позади, был перспективой агонии, в него вдохнула прицельная сетка радиусов. И, войдя, отпустила. Стержни гамма-радиусов заторили его кровь, инвагинировали вены, истончили кожу, заменив ее жужжанием, призванным давить сетями вероятности все еще возможной бреши.
Наконец сейчас он снова стоял на той отравленной точке на круге Земли. Однако его радиусное я сделало саму Землю не больше, чем одной точкой где-то вдоль его собственной неизвестной окружности.
Которая подобно какой-то будущей карте привела его туда, где он и не знал, что планирует быть.
Поэтому все, что он знал, было тем, к чему жизнь, которой он обладал, склоняла его давать ответы Центру. В обмен на ответы, что, в свою очередь, могли заставить его знать больше, чем он постепенно стал.
Имп Плюс припомнил план Чрезвычайной Маскировки, разработанный для обмана чужого исследователя. Имп Плюс сосредоточил центр своего кристалла с пульсациями частоты, о которой договорились на Земле. Имп Плюс передал Центру ложную частоту. И как только наконец он позволил млечной коже вдоль вздымающегося буротвестня у окна выглянуть из него, он передал Центру то, к чему призывал план Центра, ложную орбитальную скорость.
11.
Встряски — что — встряски — что — встряски выламывали череп из его мозга. Встряски иссушили кость из его ботинка. Встряски опрокидывали его повсюду. Он прыгал или падал, он скручивался, из гироскопической свечки он вошел в штопор, постепенно ускоряясь.
Там ужасно недоставало боли. Где? Его касались щепки, дребезжащие внутри своего невесомого неба, и их пульсирования напоминали команды с того времени, когда он был немного больше, чем Слабое Эхо. Встряски сквозь окно разорвали его зрение. Он утратил свои трубки, в этом ли было дело, так ли есть? Буротвестень у окна был настолько смещен, что напоминал прыжки, которые больше не склонялся совершать, и его встряской отбросило к стеклу, как раз вовремя, чтобы увидеть сквозь него вдали темную точку в облачном разломе. Но точка вдалеке была линией, крохотной, медленной, зазубренной. Она кувыркалась из стороны в сторону, но как могло что-то кувыркаться вдалеке? На какой-то миг он потерял ее из виду.
Но нет, он видел больше, чем щепку; поскольку видел ее вдалеке на дугообразном краю чего-то большего там же вдалеке: облачного, облачно-синего.
Вновь настали встряски. Он пошатнулся на своих булавках и не прекращал вращаться. Встряски не прекращались. Он забыл, что у него не было черепа. Поскольку его череп пытался выбраться изнутри его мозга, и у него сейчас не было мозга.