Наступила зима. Все шло по-старому. Но вот однажды в феврале к нам в сортировку вбежал инвалид — рассыльный Шпынова — и громко, чтобы перекричать лязг железа, позвал:
— Эй, Зотин! Медведев! Айдате живо к Николай Николаичу!
Я растерянно глянул на Федьку, а он на меня.
— Пошли! — вздохнул Зотин, и мы поплелись в кабинет начальника прокатки, не ожидая ничего хорошего.
Стол в кабинете был завален книгами и бумагами. Шпынов посмотрел на нас, усмехнулся в усы и проговорил:
— Ну, здорово, молодцы… забастовщики…
Мы пробормотали в ответ что-то несуразное. Так и казалось, что Шпынов сейчас вскочит, страшно закричит, затопает ногами. Но он, продолжая улыбаться, объявил:
— Вот что, ребята! Перевожу вас обоих в новый цех, на выучку. Будете сменными подручными мастеров-цинковальщиков. Зотин, как старший годами, будет получать в день семьдесят копеек, Медведев — шестьдесят… Но чтобы работать прилежно! Лоботрясов не потерплю! Со временем сами мастерами будете. А вздумаете баламутить — в порошок сотру! — пригрозил он на прощание.
Дома весть о моем переводе в новый цех встретили радостно. Мать, довольно улыбаясь, наставляла меня:
— Ты уж, Санушко, старайся. В люди выйдешь через образование-то свое…
— Говорил же я тебе: с грамотой-то и на заводе не в последних ходить будешь, — удовлетворенно высказался отец.
Так в начале 1914 года нежданно-негаданно стал я кандидатом в мастера «секретного» цеха.
В первый же день работы на новом месте меня поразила своей загадочностью машинка в стеклянной будочке, запертой на замок. На машинке был циферблат, как у часов, она стояла на полированном столике, и от нее тянулась к ванне с металлом резиновая трубка с наконечником. Увидев, что я заинтересовался прибором, Пьянков, мой сменный мастер, пояснил:
— Градусник это! Для замера тепла в ванне. А попросту — ябедник.
«Почему ябедник?» — подумалось мне, но расспрашивать дальше не посмел.
В последний день масленицы я вышел на улицу погулять. Молодежь и шустрые подростки, одетые во все самое нарядное, толпились у высоченных угоров, играли на гармошках, пели песни. Лихие забавники катились вниз: кто гурьбой, кто в одиночку, кто парой — сам-друг с принаряженной девушкой.
Заводской нарядчик неожиданно оторвал меня от веселья. Объявил, что вместе с Зотиным и помощником мастера я наряжен разогревать металл в ванне. Завтрашняя оцинковка должна была начаться в срок, несмотря на праздник.
Когда пришел в цех, Зотин был уже там.
— А, Сано, здорово! — приветствовал он меня. — Вдвоем, значит, робить будем?
— Почему вдвоем? А мастеров помощник?
— Фь-ю! — присвистнул Федя. — Эк чего захотел… Станет тебе мастеров помощник последний день масленки пропускать! Не будет он дежурить, и думать нечего. Вдвоем чертоломить придется, брат.
На заводе стояла непривычная тишина. Она изредка нарушалась лишь звоном колоколов Успенской церкви.
Дежурить сговорились по очереди. Федька, завернувшись в полушубок, заснул. А я подкинул топлива, чтобы сохранить нужную температуру, прислонился спиной к теплой стенке ванны и, осторожно вытащив из-за пазухи взятый в библиотеке роман «Три мушкетера», тронулся по дорогам Франции вместе с беспокойным д’Артаньяном.
Пурга утихла, в широкое, во всю стену, окно пролета заглянула бледно-зеленая с серебринкой луна. Долго странствовал я с мушкетерами, но после полуночи меня стал морить сон. Я растолкал Зотина. Он очухался, посмотрел в топку и предложил:
— Ложись, Сань, запись потом сделаем, когда в пять часов первый гудок перед сменой прогудит. А за меня не бойсь: не засну.
Я сунул под голову березовую плаху и лег. Начало сниться чудное. На высоком бугре стоит поп Иван и орет:
— А-н-а-ф-е-м-а!..
А внизу лихо отплясывает вприсядку Гришка Отрепьев. Рыжие кудри его так и подскакивают на лбу, и он раскатисто, как Шпынов, смеется. Сзади к попу на конях подъезжают Стенька Разин и Емелька Пугачев. Громко поют:
Потом вдруг я сам в шляпе с огромным пером, как у барыни Чубарихи, в белых фетровых пимах со звездчатыми шпорами, как у Бибикова, большого заводского чина, поддерживая на нырках д’Артаньянову миледи, похожую с лица на соседку Варюшку, качу на санках с крутой горы. А сбоку наперерез скачет верхом на трубе в кардинальской мантии наш начальник цеха и, открыв рот, гудит: «У-у-у-у!»