— Обман зрения, — сказал Василий Иванович и вздохнул.
Теплый запах антрацита таял в прохладном воздухе. Красный фонарик внезапно потух. Лесная тишина окружала станцию.
Василий Иванович прислушался к этой тишине и вдруг понял, как быстро мчится мимо него трудная, счастливая, большая жизнь, как старается она увлечь его с собой, а он, неизвестно почему, упирается.
Василий Иванович вошел в зал. Коська с газетами сидел на диване.
— Ну, чего? — сказал Василий Иванович. — Так вот и просидишь жизнь молодую. Что, ты думаешь, я с вами тут век нянчиться буду? Вот назначат Ионова вместо меня, а ты бы на его место подучился. Пойдем покажу, как журнал движения заполнять.
Коська не удивился. После прохода пассажирского начальник всегда делался сердитым.
1948.
БИБЛИОТЕКАРША
У Нади большая радость. Во вчерашней московской газете напечатан Указ о награждении передовиков животноводства. Доярку Дунаеву, Надежду Сергеевну, наградили орденом Трудового Красного Знамени. По этому поводу днем во Внукове состоялся митинг. А после митинга председатель колхоза рассказал, что этот орден полагается носить на левой стороне груди, там же, где комсомольский значок, что подвешивается он на голубой, под цвет Надиным глазам, ленточке. Надя давно знала это, но слушать председателя было все-таки приятно.
До самого вечера на скотный двор поздравлять Надю одна за другой приходили доярки, подруги с полеводческой бригады, агроном, садовод Стозаев. А председатель колхоза специально из-за нее приехал с сенокоса на машине.
Смущенно и радостно отвечая на поздравления, Надя в середине дня стала замечать, что в душе ее растет чувство, похожее не то на огорчение, не то на обиду. Долго она не могла понять — отчего это, но, наконец, догадалась. Обидно было потому, что ее не пришел поздравить Леонид Михайлович. Надя удивилась. С Леонидом Михайловичем она была мало знакома. Он жил в соседней деревне и только недели две назад, после объединения колхозов, стал заведовать клубом у них во Внукове. По вечерам Надя работала в библиотеке за десять трудодней в месяц. Строгий Леонид Михайлович изредка заходил порыться в книжках и проверить — вытирается ли на полках пыль. Между ним и Надей не было ни дружбы, ни хорошего знакомства, и Надя попробовала даже смеяться над собой: как это она может огорчаться из-за такого пустяка. Но время шло, а смутное, неприятное чувство делалось все отчетливей. Уж не считает ли Леонид Михайлович, что она плохо работает в библиотеке? Не сердит ли он на нее? Неужели он не видит, как Надя любит свою библиотеку, свои книги. Мимоходом Надя узнала, что заведующий клубом, кажется, уехал в райком комсомола на полуторке, и машина должна вернуться из города вечером. Это ее немного успокоило.
В последние дни у нее было много хлопот: недавно коров свели в одно, только что отстроенное помещение, и они еще не привыкли к новому месту. Но после работы Надя умылась, наскоро поужинала и, как всегда, пошла в библиотеку. Библиотека должна быть открыта с девяти до одиннадцати часов вечера, к этому привыкли и колхозники и эмтеэсовцы, и оттого, что людей награждают орденами, работа останавливаться не должна.
Вечер был темный, беззвездный, только вдали, на скотном дворе, стояло светлое зарево от фонарей. Из окон доносились звуки радио. Всюду играли одно и то же. Надя шла по тропинке, до того наклонной, что иногда приходилось держаться за ограду палисадников, и опавшие осенние листья хрустели под ее ногами, как сухари. В избе Стозаева были настежь отворены окна, и на подоконнике дремала кошка, подобрав под себя передние лапки.
Надя перешла дощатый мостик и повернула к клубу. На ступеньке сидел мальчик лет двенадцати.
— Тетя Надя, «Огонек» есть? — спросил он.
— Не знаю еще. Сейчас разберу почту.
Леонид Михайлович ради экономии запрещал зажигать свет над крыльцом, когда в клубе не было «мероприятий», но сегодня Надя все-таки включила лампочку. Потом она прошла пустынным, гулким коридором мима доски почета, мимо запертого на амбарный замок кабинета Леонида Михайловича и открыла дверь библиотеки.
Надя хотела включить свет, но услышала шум машины и насторожилась. Машина ехала со стороны города. Черные стекла окон постепенно стали светлеть, сделались ослепительно серебряными, и по ним медленно проплыла тень ограды, потом, немного быстрей, тень столба с подкосом и совсем быстро промелькнули тени кустов. Наконец стекла потемнели, и снова стало тихо. Машина прошла прямо, не свернув к колхозному гаражу. Надя вздохнула и зажгла свет.