Я стоял и смотрел, как парень и девушка, медленно обходя приборы, регулируют работу больше чем полсотни скважин, и мне становилось все более и более ясно, что кажущееся безлюдье промыслов — признак огромной, продуманной и слаженной механизации.
Повернет девушка вентиль — и где-то, далеко на море, в скважину иначе будет поступать сжатый воздух и сильней начнет выжиматься вверх нефть. Где-нибудь на Баилове в скважине увеличилось пластовое давление, а девушка уже видит это на картограмме и уменьшает подачу воздуха. Воздух — «рабочий агент», как его здесь называют, — надо экономить. Сжатый воздух стоит дорого.
— Конечно, у меня в бригаде не два человека, — объяснял Бедирханов. — Двумя человеками не обойдешься. У меня есть помощник по надземному ремонту — Тажетдинов, по подземному ремонту — Муса Мусаев, парторг бригады. Мы его видели сейчас на восемьдесят шестой. Помнишь? И бумажки надо писать. Много всяких бумажек. На это дело у меня тоже есть помощник — Лида Юргель. Слесаря есть. И много еще народу. Больше тридцати человек. По десяти на смену. Подожди-ка… Почему давление падает по четвертой секции? В чем дело? Абдуллаев, звони в компрессорную!
— Что такое? — испуганно спросил я.
— Что такое? Давление упало. Скважины не на режиме. Нефти меньше даем. По всей четвертой секции — меньше нефти даем!
— Что это вы в девяносто седьмую воздуха больше нормы дуете? — раздался голос Николая Артемовича.
Заведующий промыслом переступал в этот момент-порог.
— Такой режим, товарищ заведующий… — начал, было Абдуллаев, но Николай Артемович прервал его:
— Меня не проведешь. Слышишь! — и он поднял палец.
— Это здорово, — завистливо сказал Бедирханов, — по звуку узнает.
Николай Артемович взял у Жени Маркарьян вороток и подвернул вентиль.
— Мирза, — сказал он, — к тебе фотограф из газеты приехал.
Бедирханов недовольно зацокал языком.
— Иди, иди фотографируйся. Это не невесте подарок, а в газету. В компрессорной машина минут на десять стала. Я узнавал. Иди, не беспокойся.
В небольшой комнате культбудки сидел фотограф в шелковой рубашке с галстуком и в отутюженных, ослепительно белых брюках.
— Ну, как пошла двадцать вторая? — спросил фотограф, увидев Бедирханова.
— Пошла. Через час после того, как ты уехал, пошла. Чего хочешь?
— Надо снять твою бригаду, Мирза, по возможности: полностью…
— Сколько человек?
— Ну, хоть человек пятнадцать.
— Где же я тебе возьму пятнадцать человек! Работать надо. Вот давай, Абдуллаев, я, Липатова, Тажетдинов. А вон идет Муса, партгруппорг. Муса, становись сниматься.
Парень с тонкими усиками, которого я недавно видел у вышки, подошел.
Фотограф вышел из будки и торопливо стал расставлять людей. Бедирханов и Мусаев оказались в центре, девушка с лукавыми глазами, Липатова, справа, Тажетдинов и Абдуллаев — слева.
— Как девяносто шестая? — спросил Бедирханов парторга.
— Трубы опустили, — отвечал Мусаев, — арматуру никак не собрать. Наверное, менять надо.
— Зачем не собрать? Сегодня девяносто шестую пустим во что бы то ни стало.
Фотограф увидел, что совершил ошибку, попросив Бедирханова встать рядом с парторгом: сразу начались деловые разговоры. Он переставил парторга на правый край, но было уже поздно.
— Извини меня, пожалуйста, — сказал Бедирханов. — Отпусти Тажетдинова на девяносто шестую. Там, понимаешь, без него ничего не выйдет. Иди, Исмаил, на этот раз не придется тебе войти в историю.
— Начинается, — сказал фотограф упавшим голосом.
Пока фотограф перестраивал людей, доложили, что приехал заливочный агрегат. У распределительной остались только Люба Липатова и Муса Мусаев. Фотограф тяжело вздохнул и стал наводить на них аппарат.