Петер покачал головой:
— А на следующий день они там болтались повсюду, прикинь: один с зонтиком, другой — в светло-сером с иголочки костюме. Прикинь, непонятно было, что ты видел. Представь себе какого-нибудь амстердамского мачо с зонтиком. А я видел даже одного в шляпе! Клянусь! В шляпе! Нет, честно, не вид, а хрен его знает, что.
Мы немного помолчали; я чуть растерял легкость настроения.
— Слушай, гуру, как ты думаешь, когда Богу будет угодно забрать меня из этого безумного мира?
— Когда ты получишь водительские права, бхакти.
Мы смертельно устали и решили лечь спать.
— Спокойной ночи, гуру. Я скоро приду. Если тебе будет холодно, то не крутись, не вертись, не ругайся и не пытайся накрыть себя несуществующим покрывалом, а просто скажи об этом, потому что в доме полно одеял, внизу, в шкафу. Тебе нужен ночной колпак? Я имею в виду, стаканчик на ночь. Стаканчик портвейна. Тогда наливай.
— Да, пожалуй, давай-ка. Посмотрим, смогу ли я спать. Боже ж ты мой, я с утра никакой от всего, что со мной ночью происходит, знаешь?
Вздыхая, держа перед собой наполненный портвейном бокал для виски, он забрался наверх.
Прислушиваясь к затихающему шарканью и приглушенной ругани, я размышлял о том, что произошло за истекший год, год еще не успел закончиться, но все это прошло, все, и изменить уже ничего нельзя, все уже вымерено. Но, честно признаться, было много хорошего, красивого, что заслуживает быть запечатленным на бумаге, потому что опытному человечеству, конечно, нечего уже почерпнуть из сочинений, которые извергают из себя исключительно «угрюмые жизненные установки»? Это означало только односторонность и очерствление. Существование достаточно утешительно: не так давно, в четверг утром на Насыпи в Амстердаме, правда, не рядом с «прозой морских змей», а напротив, возле дворца, я видел Беспощадного Мальчика в новеньком, с иголочки, полицейском мундире; мальчик, сверх всяческих ожиданий, был не блондином, а темноволосым, и в нем было даже процентов 25–30 цветной крови. И ровно через неделю, то есть опять в четверг утром в то же самое время, я увидел его, когда он работал на углу на площади Ватерлоо: он помогал ломать бывшую мясную лавку, где когда-то продавались вареные свиные ножки в неимоверном количестве: русые волосы, выцветшая красная рабочая рубашка, которая все время высовывалась из светло-серых поношенных вельветовых брюк и совершенными фалдами падала на мощную его Мотню.
Вначале я не уловил связи, но эти две личины одного Существа были Знаком, примером и стимулом для человечества, чтобы, наконец, покончить с различием по расам и достичь того, чего мы лишены, добиться взаимодействия различных, но одушевленных надеждой групп мирового населения, потому что Ломовщик был наверняка обладателем целой сокровищницы информации, касающейся молодых, столь же красивых, сколь и пошлых воришек свинца и меди, которых он, сговорившись с Черномазым, избивал в пустых, мертвенно-тихих руинах, предательски передавая их ему из рук в руки: каким бы неслыханным это ни казалось, но тот белый служил коричневому, это легко принять, если только увидеть, что все здесь крутится вокруг святой тайны, хранимой долго, но в которой теперь ищущему человечеству открылась дорога к миру и братству.
Моя предварительная интерпретация явлений была верной, хотя подтверждения ради должно было сточиться еще одно, более впечатляющее явление, о котором я тогда и не подозревал, но столкнулся с ним вскоре: поздним летом во время ярмарки в Синем Доме в большом зале наверху во втором кафе В., в самый разгар танца, так называемого дневного спектакля, который начался в половине одиннадцатого утра неукротимым топотаньем под Harry Kickers или четырехголовым ревом такого же наименования.
Тигра там тоже был, и Петер, который при первом же пивном раунде, мной заказанном, запротестовал, вытащил свое портмоне, набитое деньгами, которые дал ему отец на покупку дома, и закричал:
— Ничего, я заплачу — мы ведь неплохо подзаработали!
Но от грохота у него внезапно заболела голова, и потому он пошел домой к Фридьофу, который жил на углу, но вскоре вернулся с сообщением:
— Все уже прошло. Я немного позанимался йогой.
— На голове стоял, наверное.
— Что-то в этом духе, Кукебаккер, что-то в этом духе.