Лучше всего, когда в самолете
летишь ты и вдруг врезаешься в столб.
Жить стало лучше и веселее.
И самолеты порхают вдали.
Надо быстрее, надо смешнее,
надо красивей погибнуть, друзья.
x x x
Я последним пистолетом
молча ткнул себе в лицо.
Но прекрасные котлеты
отвлекли мою беду.
И я бросил бодро на пол
мой двуствольный арбалет.
Потому что жизнь прекрасна.
И особенно в обед.
* * *
Под хохот звезд и их соцветий,
Под шум воды и междометий
Сидел под деревом бизон
И звуки леса слушал он.
Так вот и мы в своей квартире,
Как стрекоза в огромном мире
Сидим и слушаем огонь
Огонь гудит, играй гармонь,
Забросив шапку на затылок
Под носом кудрями он тряс,
В желудке гордо булькал квас,
И ворох стружки и опилок
Вздымался к небу как огонь.
Но слышен лязг зубов и вилок
И слышен крик: "Играй, гармонь!"
И пусть играет, мы с тобой
Дождемся как придет прилив
И выйдем мелкою трусцой
Калитку тихо притворив
ДЕНЬ
И вот я смотрю: ползет ураган,
наклонив над трамваем стройный свой стан.
И с вихрем трамвай уносится вдаль,
а дальше я вижу лишь мусор и шваль.
И ты там стоишь уныло одна.
Какого рожна на такого хрена?
Уныло стоишь как гриб мухомор.
Но тут я почувствовал, будто я вор.
Ведь кажется, было второе апреля.
Свистели метели, сопели капели.
Ураган на трамвай во весь рост налетал.
И, кажется, день я этот украл.
Настал тут момент неприятно неловкий.
Я тупо смотрел себе на кроссовки.
А ты все стояла на дальнем конце
со странной улыбкой на странном лице.
Прошло три часа, и высохли лужи.
И вдруг я подумал: могло быть и хуже!
Подумаешь - день. У нас их не счесть.
А ты мне сказала, что их только шесть.
Скрипели минутные быстрые лодки.
Желтели часы, как давние фотки.
И зябликом - вжик! - пролетел гималай.
Пролетел, как апрель, пролетит и как май.
И будет сирень пахнуть как лень.
Но все же мне жалко украденный день.
Когда ты стояла в бобре и песце
со странной улыбкой на светлом лице.
МАЯТНИК
Долгий маятник качает
Толстым телом золотым
И секунды превращает
В желтовато-бурый дым.
Долгий маятник летает
Над обеденным столом
И секунды превращает
Он в простой металлолом
Долгий маятник копает
За спиной у всех дыру
И секунды превращает
Он во всякую муру
Долгий маятник сжимает
В коробок пространство дней
А секунды убывают
И становятся видней
ЦАРЕУБИЙСТВО
Придут страсти-мордасти,
польется вода в воротник,
осудят нас новые власти,
а я еще к тем не привык.
Наступят часы-изуверы,
воткнется стрела в полость рта,
упрется в тупик чувство меры,
и треснет как бублик мечта.
И выйдет бумажный рабочий,
с резиновым камнем в руке,
царя пенопластом замочит,
исчезнув в своем далеке.
Цветут в палисадниках губки,
летит поролоновый пух,
оскалив кирзовые зубки,
царь испускает свой дух.
И в мыслях хохочет гиена,
и ляжки дрожат холодцом.
Преклоним, товарищ, колено,
пред этим печальным концом.
ТУРHИР
А я ему по чайнику pаз!
А я ему по чайнику хлоп!
А он мне ногой стук!
Hогой по башке хpясь!
А она тут стоит в стоpоне.
И мило так смотpит на нас.
Он мне по печени чпок!
Я ему по чайнику два-с!
И вот уже почки тоpчат.
Отбит кишечник и глаз.
А она стоит в стоpоне.
И мило так смотpит на нас.
А я ему в щеку ногой!
А он мне коленкой в живот!
А я ему в шею как дам!
А он мне туфелькой в pот!
А она стоит в стоpоне.
Чье победит тут копье?
Дpуг дpуга в pебpо сапогом.
Деpемся из-за нее.
* * *
Прошло три долгих, долгих, длинных, длинных года.
Менялась валюта, менялась погода.
Сменяла Танюху Анюта.
Менялись министры и мода.
Светились и погасали светильники и погасальники.
Менялось внутри холодильника.
Ржавело дно умывальника.
Менялись штаны, юбки, галстуки,
менялись майки футбольные.
Была тишина, были залпы, и
бывало щекотно и больно мне.
Свистели навеки безбрежные
синицы напротив подсвечника.
И все, что случалось тут нежного,
увы, уже изувечено.
WHERE THE WILD ROSES GROW
(to Nick Cave)
Мы познакомились в четверг.
И мы гуляли ночью два.
Лежал на тропах первый снег
Как на губах лежат слова.
Мы целовались под луной.
Кто целовался, тот поймет.
И мне она казалась мной.
Мы целовались напролет.
А в пятницу пошли гулять.
Гулять пошли вниз по реке.
Наш батальон и наша рать
Гуляла вниз, нога к ноге.
И я толкал ей долгий спич.
Про ейный облик мне так мил.
А после эта... взял кирпич
И в котелок ей запустил.
А розы дикие цветут.
Цветут как плесень на руке.
И память вьется словно жгут
Вниз по реке, вниз по реке...
ТЫ
Выходишь ты, вся без концов.
Ты, бесконечная моя.
Среди вина и огурцов,
среди мирского бытия.
И гаснет спор, и лица тухнут.
И разговор сейчас же глохнет.
И даже маленькую муху
никто от счастия не грохнет.
А ты идешь вокруг стола,
идешь в полнейшей тишине.
Идешь как айсберга скала.
Идешь как облако в окне.
А мы молчим и смотрим влажно
на твой затейливый узор.
Никто не делает затяжку.
Не начинает разговор.
Все тихо очи опускают
перед прекрасною тобой.
И руки в брюки убирают.
А ты идешь как бог иной.
А в наших головах тяжелых
волненья вертится юла.
А ты идешь как сон веселый.
Идешь, идешь вокруг стола...
x x x
Твой глаз светил мне на дорогу.
Твои уста манили в путь.
А плечи значили так много.
Я на тебя, боясь вздохнуть,
Смотрел, как смотрит на планету
Седой и умный астроном.
Как иногда на грань алмаза
Уронит взгляд печальный гном.
А ты хихикала, щипалась,
И по неведомой оси
Вертелась, и под одеялом
Шептала мне: Не тормози.
x x x
Я иногда жалею годы,
которые вот так прошли,
прошли, как целые народы
ходили молча на заводы
за эти странные рубли.