Последнее слово дед смешно проблеял, и дети сдержанно и смущенно засмеялись, переглядываясь, толкая друг друга локтями.
Дед откашлялся.
– Что, забыли? Закличку-то нонешнюю? И как вам хозяйки давали яиц, пирогов и испеченных коников – запамятовали? А с теми кониками шли в поля и там закапывали их в снег. И снова пели. Что пели-то, а? Ну? Каков сёдня день?
Дети смотрели друг на друга. Сеня уже знал, но не говорил. Наверное, и Лариска угадала, и Варя вспомнила, но тоже помалкивали.
– А я напомню вам, – сказал дед Дюрга с некоторой угрозой, но сдержанно.
И снова тонко-хрипло, как бы подстраиваясь под детские голоса, запел с морозным паром:
Дед смолк, высморкался, откашлялся.
– Так это… Егорья осеннего день! – выкрикнула Зойка.
– Да, Зоя Семеновна! – торжественно подтвердил дед. – На, получай. – И он достал из кошелки сахарного петушка.
Так Сеня и понял, что сегодня день Егория, святого деда Георгия, сиречь Егория, покровителя волков и скота. Вот снова: и волков, и скота. Две версии, две истории. Таков и дед Дюрга. Он всегда в этот день ездил на службу в Казанскую. И детей брал, когда они не учились, а в селе покупал им конфет или вот таких петушков. Но теперь-то дети у Семена живут и уж с месяц с ним и не знаются? Кому дед снова накупил?
– А вам там шкрабы эти не сказывали про Егорья? – спрашивал дед, дыша винцом и стараясь, чтобы голос звучал добродушно.
– Не-а! – воскликнул Сережка. – А мне, дед, чырей Маркелыч выдернул.
Дед оглянулся на него.
– А-а-а… – И вынул еще петушка. – Получай и ты.
Сережка разлыбился, схватил петушка.
– Больно было?
– Не-а! – выкрикнул радостно Сережка и сунул в рот петушка.
Девочки на него и Зойку косились.
– Понятно, понятно… – проговорил дед. – Так, говорю, вам там шкрабы другие песни навязывают? Про новых радетелей и защитников небесных: Крал Мракс да Фриц тот Хенгельс, а? Ну, ну… И как вы их окликаете?
Дети помалкивали, переглядываясь с улыбками.
– С тобою одна нам дорога-а-а, – пропел дед снова. – Как ты, мы по тюрьмам сгнием… Так? И эта еще: Белая армия, черный барон… Красная Армия всех сильней… Тра-та-та.
И тут вдруг Сеня дерзко напел:
Дед дернул вожжи, крикнул: «Но! Пошел!» Дети приглушенно смеялись, зыркали друг на друга.
А дед Дюрга запустил руку в свою кошелку, вынул нового петушка и, не оборачиваясь, протянул назад:
– Держи, Арсений, сын Андреев! Хучь песня мне твоя и поперек сердца.
Сеня подумал, подумал и ответил:
– Ты сперва Маринке, Варьке дай да Лариске.
– Ишь, мушшина! – воскликнул дед и вручил петушков девочкам, а потом и Сене.
– А какие не поперек? – дерзко спрашивал Сеня.
пропел он дурашливо, и все засмеялись.
– Нет, зачем… – проговорил дед Дюрга. – В нашенское время и другие были. Не про водку. А вот про Егорья того же. Его теперь день. И песни про него.
Дед Дюрга помолчал и вдруг запел высоко и сильно, хотя и надтреснутым гласом:
Тут дед закашлялся от морозного воздуха, перевел дыхание, сбил с усов сосульки и продолжил упрямо:
И дед Дюрга задрал голову к мглистому свинцовому небу и, стащив рукавицу и шапку, перекрестился и продолжил несгибаемо:
Замолчал. Снова скрипели полозья, топал Антон в яблоках, выдувая ноздрями две трубы теплого конского духа.