– И… – Евграф выдержал паузу и добавил, обращаясь явно к Сене, – и – самолет?
Дед Дюрга смеялся. Сеня со своего места слева от печки видел, как двигаются их две тени на потолке, и стенах, и черном окошке. Тени и говорили. Одна, крупная и как будто в странной шапке, – голосом деда Дюрги, бархатно-хрипловатым, словно голосом курильщика, хотя дед даже в молодости не курил. Другая, потоньше, какая-то юношеская и чуть горбатая, – голосом Евграфа; и ведь голос у него был какой-то слишком молодой, никогда не скажешь, что поживший человек, повидавший многое, выкуривший тысячу и одну самокрутку.
– А зачем мне и паровоз тот, и керосинка, и самолет самый?.. Мне и на земле хорошо.
«А мне – нет!» – хотел крикнуть Сеня.
– А плуг и нож издавна Терентий Ковальчук ковал, на то и фамилия у него даже была такая, – продолжал дед. – Горн вздует, мехи наладит – и давай Гришечка его, сынок приемный качать, а Терентий молотом по наковальне – на всю округу звон. И у всех на сердце радость: идет дело, спорится труд, будет крестьянству изделие. А значит, колос подымется в срок, нальется, синий дым по полю пустит. И зашумит, заколышется море земное – пшеница али рожь. Жаворонки как те херувимчики запоют псалмы. И будет жатва жаркая да веселая, а как же? А потом обмолот цепами в риге. И без всяких там веялок с мотором. Лопатами! И на мельницу золото это льющееся. Мельница была на реке. Снова без бензину и мотора. И вот он – баба, вынимай из печи каравай духмяный. И нате и вам, горожане, чтоб в театрах не сосало под ложечкой. А то и бабенку свою не хватит сил до фтомобиля после довести, подсадить ея.
Тщедушная тень бурно жестикулировала.
– Китайцы, Георгий Никифорович, еще в глубокой самой древности придумали веялку с вентилятором. А наш мужик все лопатой!
– Китайцы? С мотором? – удивилась большая тень с шапкой.
– Нет еще. Но вентилятор-то измыслили! А теперь и мотовеялка. Это есть прогресс. Не только мякина удаляется, но и жучок-вредитель. Так и учение Маркса и Энгельса и Ленина. Как та веялка – отделяет зерно от плевел.
– Овнов от козлищ, – пробормотала большая тень, колыхаясь. – Ровно по Библии чешешь. Эти твои марксы, видно, поповичи.
– Нет. Ленин из учителей.
– А слышно, что грузин из поповичей.
– Иосиф Виссарионович тоже был учителем и астрономом!
– Звездочетом? – вопрошает крупная тень, и вокруг ее головы как бы движется облачко.
– Он в обсерватории трудился в горах Кавказа.
– Это чего?
– Обсерватория? Башня такая с телескопом для наблюдений за звездами, Луной, планетами.
– И он наблюдал?
– Наблюдал.
– Так и наблюдал бы дальше! – отрезала большая тень. – Ему звезды, нам колосья.
– Да как же он мог?! – вскричала тонкая тень и даже встала, снова села. – Когда кругом такие притеснения и несчастья. Совсем придушили рабочего человека.
– Пролетария, – сказала большая тень.
– Нет, почему же! И крестьянина тоже! – запальчиво воскликнула тонкая тень. – Всем при царе жилось несладко.
– А и сейчас горько, – молвила большая тень. – Жизнь только в снах бывает сладкой. Да в раю.
– Дайте срок, Георгий Никифорович! Смотрите сами, как все меняется. Сколько уже грамотных. Скоро все сто процентов населения страны будет способно читать, и писать, и считать. А что было раньше?
– И то верно, – послышался робкий голос бабки Устиньи откуда-то из-за другого бока печки, она там толкла еду для поросенка, для кур в деревянном корыте, тихонько так постукивала, чтобы не особо мешать беседе.
– Что вы говорите, Устинья Тихоновна? – вопросила тонкая тень голосом шкраба Евграфа Васильевича.
– Так… это… Я вот и не умела. А Васька научил.
Тень Дюрги трескуче рассмеялась.
– Васька! Да он же начинал в церковно-приходской!
– А заканчивал в советской, – не выдержал Сеня в своем углу.
– И где он сейчас? – громово вопросила большая тень, подавшись в сторону печки.
– В шахте, – неуверенно ответила тень… то есть и не тень, а сам Сеня из крови и плоти.
Он тут же покосился на стену в надежде увидеть и свою тень, но угол печки обрезал идущий от стола, за которым сидели те две тени, свет лампы.