– Нам не усмирение потребно, а веселие! – воскликнул однозубый Терентий, вытирая масленые загорелые пальцы с задубелыми ногтями.
– Неужли плясать надумал старый? – спросила бабка Алёна.
– И спляшу! – с пьяной угрозой ответил пастух, вставая. – Ну, где музы́ка?
Захарий Фейгель покосился на него, глянул на своих ребят и кивнул им.
– Счас, дед, устроим клинскую кадриль ланце тебе, – сказал один из братьев Кулюкиных, тоже вставая, одергивая полы клетчатого пиджака.
И все как будто выдохнули, задвигали стульями, табуретками. Дюрга благодарно глядел на Евдокима.
Но тут произошла какая-то заминка. Словно резко ветер рванул все пространство этого дома, этого праздника.
И это был пронзительный звук трубы со двора.
14
Все на миг затихли.
– Никак архангелы трубят, – проронил кто-то со смешком.
Звук трубы повторился.
– Что за коленкор такой? – вопросил Дюрга властно. – Ну-ка, там, кто, гляньте.
Сеня вскочил со своего места, уже догадываясь обо всем, и подбежал к окну, глянул влево и увидел легкую кавалерию в полном сборе. Всех комсомольцев Каспли и окрестностей во главе с Тройницким. На трубе играл Вася Березкин, шелудивый, золотушный малый с отечными глазами, горбатым носом, похожий на петушка, за что и звали его Галльский Петух, – сперва-то кликали просто Галкиным Петухом, по мамке, но однажды кто-то из приезжих городских, услыхав его кличку, переспросил: «Галльский?» И объяснил, что так кличут французов, и все сразу же решили, что Васька и похож еще на француза-то, с таким шаблоном – сиречь носом, как у батьки, то ли цыганистого, то ли евреистого, а может, и кавказистого, не сразу разберешь. Многие народности тут пребывали в этом видном селе.
И вот теперь этот Галльский Петух в оранжевой жилетке от чьего-то костюма и кепке с лакированным, сияющим на солнце козырьком кукарекал в свою золоченую трубу.
– Горнист! – оповестил всех Сеня.
– Какой такой? – спросил Дюрга.
– Галльский Петух!
– Играть пришел?! – воскликнул кто-то.
– У нас и свой амсанбль!
– Клинскую кадриль ланце мне обещали!
– О, да их тут как тараканов набежало! – крикнула Лариска, выглядывая в окно.
Сеня искал Илью Жемчужного – и увидел его, прячущегося за спины других.
К окну подошел Семен, глянул и, выйдя на крыльцо, оттуда уже, переждав кукареканье трубы, спросил:
– Эй? Чего шумите? Или зайца закидываете? Так раньше надо было.
Вперед выступил Глеб Тройницкий, белокурый и странно при этом темноглазый, высокий красавец в белой рубахе, наглаженных брюках, в городских штиблетах. Он усмехнулся и ответил Семену под хмельком и не только ему, но и всем открытым окнам дюргинского дома, в которых уже виднелись любопытные лица.
– На кулацко-церковную свадьбу закидывать?!
Голос у него был высок и крепок.
Дед Дюрга, услыхав, побледнел, медленно поднялся.
– Что мы им ответим? – крикнул Глеб Тройницкий, обращаясь к своему отряду.
И отряд дружно проскандировал:
– Так кто они? – вопросил мощно Глеб Тройницкий.
И те отвечали очень слаженно:
Снова затрубила труба. Народ уже высыпал наружу, тянули шеи, глазея на новое зрелище. Кто-то даже заливисто смеялся, думая, что так она и была задумана эта забава.
Тройницкий руководил своим отрядом, давал им отмашку. И отряд голосами парней и нескольких девчонок отзывался:
– Беднота! Тех, кто поддерживает протянутый к тебе кулак, заставь протянуть ноги!
– Почему помещик и кулак зубы и ножи на коммуниста точат? В гроб хотят уложить? – зычно спрашивал Тройницкий.
И отряд отвечал на диво слаженно, видно, где-то в оврагах долго репетировали:
– Потому что коммунист грудью за крестьянскую волю и землю стоит!
– В Гражданскую кричали: спеши пана покрепче вздуть, барона тоже не забудь! Ну а сейчас?
– И кулачье, кубышку зла, расколоти!
– Что говорил Ильич?
– Кулаки самые зверские, самые грубые, самые дикие эксплоататоры!
– Что они делали в истории других стран?
– Не раз восстанавливали власть царей, попов, помещиков и капиталистов!
– А что лучше: смерть под пятой капитала или смерть капиталу?
– Смерть капиталу! Смерть! Смерть! Смерть!
Снова взыграла труба. Священник перекрестился.
– Кулак давит?