Если тебе комсомолец имя – имя крепи делами своими!
У партии и комсомола одна цель – коммунизм!
Комсомол – школа воинствующего большевизма!
Если партия скажет надо, комсомольцы ответят есть!
Буржуи, под стол! Идет комсомол!
– Шагай вперед, комсомольское племя! – крикнул Тройницкий.
И его отряд из двенадцати человек и вправду двинулся на дом деда Дюрги. Все опешили. Немота охватила гостей. Они с изумлением взирали на это шествие касплянской молодежи.
Да уже Лёха Фосфатный опомнился и снова закричал:
– Стенка на стенку!
И возле него встали его двоюродный брат Толик Оглобля, Семен, и пастух Терентий, матерясь насчет кадрили клинской ланце, тоже встроился. Маловато было бойцов. И тогда пришлось и Сеньке Дерюжные Крылья подойти к своим. Хотя своими он все-таки считал противоположную сторону и был полностью согласен и с их лозунгами, и с их песнями, и особенно с внешним видом. Это и были люди будущего – Вержавска новой эры.
– Какая глупость и дикость, – говорил горестно Евграф, но и он спускался с крыльца, памятуя боевое прошлое.
Но тут его остановил за руку сумрачный Захарий Фейгель.
– Учитель, туда-сюда, погоди. Вместо тебя я ставлю своих ребят.
И он кивнул ловким брательникам Кулюкиным. И те тоже встали в ряд. Фейгель отвел за руку жениха обратно на крыльцо да там и остался сам. И то верно. Если покалечат его музыкантов, он отыщет и натаскает других. А самого Фейгеля прибьют, что тогда?
Подбежали как раз парни Прокоповы, Никита и Валя, они припозднились на свадьбу, так как ходили в поселок к хворому отцу в больницу, его зашибло телегой на спуске, ребра переломало. Но вроде в себя Прокоп пришел. Оба были в белых напускных рубахах, подпоясанных кожаными ремнями, в хромовых сапогах, но сами-то они были разные: Никита на два года старше, шире, темнее как-то, Валя высокий, кадыкастый, веселый. Они сразу уловили стержень момента, набычились и сжали кулаки.
– Нашего полку прибыло! – крикнул Терентий.
– А чё за полк? – спросил Валя, окидывая взглядом стенку комсомольцев.
– Известное дело, Вержавский! – ответил находчивый пастух и цыкнул одним зубом.
Как это он умудрялся такой фокус выкидывать.
– Так что, уже мятеж? – как-то оторопело спросил Никита.
А может, и в шутку. Но Тройницкий услыхал и подхватил:
– Вот оно! Вот контрреволюционная суть ваша!..
– Вашу мать!.. – заругался в ответ Терентий, видимо, не расслышавший толком.
И тут Тройницкий остановился и закричал:
– Стойте! Молодые строители коммунизма не будут участвовать в ваших темных звериных забавах прошлого!
И он обернулся к своему отряду и, вздернув подбородок, возгласил:
– Мы не будем на кулаках биться! А станем…
– Учиться, учиться и еще раз учиться! – хором ответил отряд.
– Так говорил Ленин!
– И работать станем так, чтоб нам спасибо товарищ Сталин сказал! – прогремел отряд.
Снова заиграл горнист, и комсомольцы стройно отступили на шаг, на второй, на третий, на четвертый. Их слаженность и уверенность завораживали. Деревенские ведь знали этих всех ребят и девушек. Знали их прозвища, слабости. Но теперь с изумлением понимали, что перед ними какие-то совсем другие, действительно новые люди, какие-то особенно стройные, подтянутые, в чистой одежде, умытые и причесанные. Даже Мишка Ширяев, по кличке Хаврон Сладкоголосый, со своими раздутыми ноздрями в вечно засохших козявках, с пухлыми щеками, всегда покрытыми какими-то хлопьями, – даже и он был на диво умыт и опрятен. Вроде та же мешковатая фигура, и серое лицо, волосы на прямой пробор, вислый подбородок, и левый сапог, как обычно, с заплаткой, – а вроде и не он уже, а какой-то его двойник. Да еще и говорун отменный. И туповатая Глашка Лаврентьева туда же: ведь только и может, что семечки лузгать да гы-гы-гы, гы-гы-гы! Слов двух связно не скажет, все блеет овцой: э-э, мэээ, самое. А вон – глаза коровьи ее так и горят, и с речевок не сбивается. От алой косынки вся сама алая, решительная. Где-то Тройницкий раздобыл для своих комсомолок одинаковую алую материю.
Короче, новые люди и есть.
Так это все вдруг увидел Арсений Жарковский, внук Дюрги, кулака – то ли, как иные утверждают, крепкого крестьянина.
У них, у этих ребят и девчат из отряда Тройницкого, была какая-то другая цель, не то что у остальных, хоть у Семена, хоть у Дюрги. У Дюрги одно – достаток. И любимая поговорка у него: «Шелк не рвется, булат не сечется, красное золото не ржавеет». У комсомольцев цель где-то выше… Тут мелькнула мысль о сказанном про Вержавск – небесный. И он отыскал взглядом шкраба-землемера на крыльце рядом с Фейгелем в черной фетровой шляпе. Адмирал-то здесь, по эту сторону. Сеня вздохнул тоскливо. Все тут переплелось и запуталось, как в том романе Льва Толстого про кинувшуюся под поезд…