— Степняки!.. — начал он и сделал паузу. — Я называю вас так потому, что с этой минуты вы все работники совхоза, носящего имя «Степной»… Я наблюдал, как, ступив на новую землю, некоторые из вас перевели стрелки часов и облегченно вздохнули: «Вот и конец»… Нет! Это только начало. Впереди у нас большая и нелегкая дорога. — Истомин снова чуть помолчал и громче обычного заключил: — Испытания ждут нас! Но ведь цель-то какая перед нами! И каким бы трудным ни был путь, человек одолеет его, если знает, что идет на доброе дело!
В разных местах зааплодировали. Кто-то крикнул: «Ура!» Возглас этот усилился, покатился из конца в конец, по скверу.
На трибуну поднялся доброволец латыш Ян Калянс — среднего роста, плотный, медлительный в движениях. Денисов объявил:
— Слово товарищу Калянсу!
Тут же послышались голоса:
— Давай, Ян, закати речь.
— Тише же!
— Давай, давай, Ян!..
— Ладно, скажу речь, — пообещал Калянс и снял шапку.
Стало тихо.
— Нам Родина наказала дать жизнь новой земле, — заговорил Ян. — Чтобы не ветры и морозы, не звери и птицы были ее хозяевами, а человек.
Говорил он негромко, медленно, с трудом подбирая слова и как бы вслушиваясь в них. Но, как это нередко бывает зимой в притобольских степях, внезапно налетел откуда-то ветер, застучал костями ветвей черных деревьев, заголосил, взвихрил над сквером снег, и Калянс, словно собираясь вступить в поединок с ним, весь напрягся, энергично взмахнул рукой, в которой держал шапку, повысил голос до крика:
— Как этой метели не остудить наших сердец, так никакой силе не остановить нас…
Паровозный гудок заглушил его голос… Сотни голов одновременно повернулись к железной дороге. А паровоз, шумно вздохнув, зашипел, вагоны вздрогнули, и порожний поезд, сопровождаемый воем ветра, нехотя пополз в ту сторону, откуда только что приехали добровольцы.
Лишь под вечер Денисов выбрал время, чтобы навестить общежитие. Там стоял полумрак, электролампочки хотя и висели под потолком, но не загорались: не было бензина для движка. Николай Тихонович видел серые голые стены, закопченный черный потолок, который так и не удалось побелить… Пахло сыростью. Тесно поставленные койки, тумбочки да несколько табуреток составляли все убранство общежития. Всюду — на тумбочках, на кроватях, на полу — в беспорядке валялись вещи, и от этого общежитие походило на большой, переполненный пассажирами захудалый вокзал.
Немного оглядевшись и осторожно ступая, чтобы не споткнуться, Денисов направился от двери по узкому коридору, между выстроившимися в длинные ряды кроватями.
На табуретках, чемоданах и сундуках сидели, разбившись на группы, новоселы. Иные слонялись в одиночку. И так как все они были примерно одного возраста, преимущественно до двадцати пяти лет, то с первого взгляда казались одинаковыми, как новобранцы в казарме. Денисова они не замечали, во всяком случае не обращали на него внимания. В разных местах разговаривали кто спокойно, вполголоса, а кто возбужденно и громко, до крика. Порой образовывался такой гул, что невозможно было расслышать отдельные голоса.
Николай Тихонович остановился, увидев Букреева. Тот сидел в матросской тельняшке на фанерном ящике рядом с Дрожкиным и что-то рассказывал. Говорить ему помогали руки, глаза, голова, чуть прикрытая кепчонкой. Вот он обвел взглядом стены, сказал:
— Полюбуйтесь, полюбуйтесь, покорители земли, своим пристанищем! — Сунул большие пальцы под мышки, картинно откинул голову. — Весьма, весьма рад, что вы довольны приемом. — Он сжал губы, захлопал руками по бокам, прокукарекал, внезапно объявил: — Концерт окончен. — И, ударяя себя ладонью по шее, начал так прищелкивать языком, будто отрывисто, отчетливо зарукоплескал.
Коля Дрожкин с белыми вихрастыми волосами, свисавшими, как им хотелось, от макушки вниз на лоб и виски, бессмысленно улыбался и, вытаращив глаза, с ребячьим любопытством смотрел в рот Букрееву. Михаил ткнул его пальцем в живот, спросил серьезно:
— Поди, жалеешь, что не послушался жены и уехал из дома?
— Какая там жена? — конфузливо, но степенно ответил Дрожкин.
Вокруг расхохотались.
«Эти, пожалуй, унывать не будут», — решил Николай Тихонович и подошел ближе. Дрожкин смущенно заерзал на ящике, встал.
— Да ты сиди, я не генерал, — с короткой усмешкой сказал Денисов. — Ну, как определился?
— Кум королю, сват министру, — лихо, видимо, подражая кому-то, ответил Николай.
— На вокзал ходил, дал телеграмму матери?
— Не знал, куда сундук сдать.
— Это еще зачем?