Буран утих, вовсю светило солнце, искрился снег. Под скалой был разбит лагерь саперов и альпинистов, они прибыли раньше и ждали нас.
Комбат поставил задачу: поисковым группам получить горное снаряжение (трикони, веревки, ледорубы, мощные бинокли) и отыскать потерпевший катастрофу самолет. Приложить все усилия. Осмотреть каждый куст и каждую щель. Выходить на связь со штабом через каждые полчаса. Страховать друг друга. Быть внимательными, не стрелять — это может вызвать обвалы, сход лавин. Во что бы то ни стало спасти людей, оказать помощь, если они живы, доставить сюда. Задача большой важности.
Коротко и ясно: спасти людей. Но сначала их нужно найти, в чем и заключалась главная сложность, — точных координат падения самолета не было.
Отвесные скалы, глубокие ущелья, тайга, леденящий дыхание мороз… Плюс — семь суток только что стихшего бурана: каждая впадина забита снегом, камнями, песком, обледенели скалы, и трикони скользят по ним без задержки, срываются с уступов страховочные веревки, группы вязнут в глубоком снегу, изредка сходят со склонов лавины, разнося далекое эхо, как вздох гор. А тишина оглушительная, отчего кажется, что ничего живого здесь не осталось. А ведь где-то люди. Это не важно, что мы не знаем, кто они и как случилась катастрофа. Они нуждаются в помощи, ждут ее, и сознание этого сжимало наши, казалось бы, очерствевшие на фронте души, пережившие не только радость победы, но и горечь отступления, смерти боевых товарищей… Фронтовики понимали и другое: они знали, что судьба и спасение тех людей зависит только от них. Война научила, доказала на опыте, что от соседа справа и слева зависит твоя и их судьба и исход боя. И потому надо искать, не щадя себя, помочь.
Много лет прошло с тех пор, но я хорошо помню себя в тех прибайкальских горах — уставшего, с обледенелыми полами шинели и плащ-палатки, падающего и вновь поднимающегося все выше и выше. Строгая красота гор, их величественность и недоступность, переливы чудесных красок и… мое равнодушие к ним. Где-то люди… Живы ли они? Подадут ли сигнал? Казалось, что именно я должен найти их и найду.
Мы прочесали каждый метр обозначенного района, каменистые перепады, прилавки, осыпи осмотрели в бинокли, но ничего похожего на обломки самолета не обнаружили.
Не принесли успеха и следующие два дня. На четвертый мы уже выдыхались.
…С каждой взятой высотой наши надежды на успех таяли, как тает в горячей ладони комочек холодного снега.
Старшой группы наметил конечную точку маршрута — невысокий, но крутой перевал, после которого, если ничего не обнаружится, мы должны идти на базу. Наше время истекало, и мы из последних сил тянулись за ведущим.
На перевале, проеме шириной не более пяти метров между отвесных скал, в лицо ударил пронизывающий ветер. Все четверо прижались к стенкам скал, прячась от ветра и боясь соскользнуть на другую сторону, также крутую и опасную, как и та, по которой мы только что поднялись. Шагах в десяти ниже выпирала из скалы ровная площадка-прилавок, и мы, подстраховывая друг друга, перебрались на нее. Здесь было тише, ледяной ветер не резал глаза. Мы отдышались и почти все одновременно увидели птиц. Черные точечки над грудой камней почти у самого гребня хребта, который лежал перед нами через широкую щель. Старшой поднял бинокль и увидел, что это сороки. Их что-то манило и пугало одновременно. То взлетая, то опускаясь, они кружились над одним и тем же местом. Но что там между камней, и в десятикратный бинокль не было видно.
— Ждут, когда умрет, — сказал мой напарник-солдат, напрягая зрение.
— Кто умрет? — испуганно спросил я.
— А вот пойдем и посмотрим, — рассудительно сказал он.
— Свяжемся с базой, — сказал старшой. — На обломки самолета не похоже. Рацию, — приказал он коротко.
Нам приказали подняться к хребту и засветло вернуться на базу. Старшой группы — высокий лобастый солдат, алмаатинец, увлекавшийся до армии альпинизмом, — раздал по два кусочка сахару, сухари, вскрыл консервы, достал термос с чаем. Мы подкрепились и начали спуск с перевала. Затем опять подъем.