Ребята жались к материным ногам. Солнце било ребятам прямо в глаза, и они не решались сделать шаг к порогу.
— Ну идите же! — Аруп протянул руки, присел на корточки. — Это я. Вы получили мою фотографию с танком?
— Ты там с усами, — сказал черноволосый крепыш.
— С усами, — подтвердил другой, русоволосый.
— А теперь я их сбрил. Война окончилась, и сбрил. Теперь совсем молодой и могу поиграть с вами.
— В войну?
— Нет. Давайте в гостей и хозяев?
— Давайте.
— Вот я и пришел. Встречайте меня.
Пацаны вышли из-за материной юбки и, раскрыв руки, перешагнули порог. Аруп тут же поднял их во весь свой рост. Прикоснулся к их нежным щекам своими небритыми и вдруг резко поставил их рядом с собой, сделал шаг вперед.
Он опустился на одно колено, протянул руку Вере Константиновне, взял ее руку, тонкую, но твердую, поднес к губам. Так было в его жизни один раз, перед штурмом Смоленска, когда они клялись не пожалеть своих жизней, но город взять. Он целовал тогда полковое знамя. Сейчас он целовал руку женщины.
— Спасибо за сына, — сказал он. — Спасибо.
Мужчины плачут редко. Это мы знаем. И слезы Арупа были первые в его взрослой жизни. Он не стеснялся их, думал, что случайные соринки попали в глаза и только от этого у него покатились слезы.
Вера, Вера Константиновна смотрела на Арупа, живого, и сравнивала его с тем, каким он был на фотографии. Там он в шлеме, толстый, в комбинезоне — дядька лет под сорок, — а тут — будто все то же: шинель, пилотка, а лицо молодое, хоть и не бритое. Все похоже, но… совсем другой человек стоял перед ней на одном колене и целовал ее руку.
Она смотрела ему в глаза.
«С чем ты пришел? — думала она. — Кто ты? О чем ты скажешь через минуту? Ну что? Я тебя не ждала. Я Володьку ждала. Он сложил голову под Сталинградом. А ты? Ты — отец этого ребенка, которого я взяла по своей воле. Теперь вот ты пришел, и нет у меня пацана по имени, которое ты сам дал ему, Арслан. Для меня он уже не просто чужой ребенок. Я кормила его своей грудью, но он твой, Аруп. Твой. Возьми его, если он тебе нужен».
Что говорили его глаза?
Не берусь судить.
Он поцеловал ее руку и скинул с плеч вещмешок, привычно дернул шнурок и сказал:
— Можно, я войду в ваш дом?
Дети стояли по обе стороны от него, он понял, что они с ним, они ждали его, и это сделала Вера, Вера Константиновна. Он понял, что наступивший момент — еще один рубеж в его жизни. Его судьба решалась именно в это мгновение коротких минут. Он сказал:
— Можно, я войду в ваш дом?
Так сказал он, и сердце его забилось, не подчиняясь рассудку.
И Вера, Вера Константиновна, услышала его.
— Так, — сказала она. — В садик мы сегодня не пойдем. Папа приехал.
— Ура! — закричал Володька.
— Ура! — подтвердил Арслан, и они оба уцепились за жесткую шинель Арупа.
Вот так это случилось.
Он вошел в дом, но это еще ничего не значило.
Он вошел. Чтобы взять сына? Хозяином вошел?
«Что теперь?» — спрашивали глаза Веры.
Что?
«Что я должен делать?» — задавал себе тот же вопрос Аруп.
Что?
Он открыл свой вещмешок и выложил его содержимое на стол: консервы, тушенку, сахар, сухари, трофейную зажигалку, платок…
— Это для вас, — сказал Аруп. — Мой подарок. Платок наш, сибирский, — и положил платок на ее плечи. — Наш, сибирский, — повторил он.
Пацаны разглядели, что на столе, и это их не заинтересовало.
— А где игрушки? — спросил один.
— Деревянные, — уточнил второй.
Они помнили, что Аруп присылал им с фронта игрушки, которые делал в редкие тихие часы Вася Липачев.
— Вот вам по ножичку и одна игрушка на двоих.
Аруп достал медведя. Деревянного медведя на деревянной дощечке. Под дощечкой на нитке висел деревянный груз. Аруп качнул груз движением руки, и у медведя задвигались передние лапы: вверх-вниз, вверх-вниз.
Пацанов это заинтересовало.
— Это сделал для вас Вася Липачев. Наш стрелок-радист — рядом со мной на той фотографии. Он погиб. Смертью храбрых при разгроме Квантунской армии.
Всего мгновение.
Вася, неугомонный Вася Липачев, погиб во время пыльной бури. Налетел из пустыни буран, пылью и песком закрыло все вокруг, видимости за одну минуту не стало никакой. А приказ получен — вперед, к точке сосредоточения. Танк остановился. Вася Липачев сказал:
— Я пойду вперед с белой рубахой на спине. А вы за мной.
Он и пошел.
И первая вражеская пуля была его.
Он упал и уже не поднялся. За камнем, в десяти шагах от дороги, сидел самурай. Он сделал свое дело и ждал, когда придет его очередь. Его убили. Через полчаса, когда пыльная буря рассеялась и колонны танков снова двинулись вперед. Но Васи Липачева уже не было.