— Нет, из другого класса.
— Кто учитель?
— Учитель… гм… забыла его имя. Но все ученики с нашей улицы. Если бы вы, папа, когда читаете проповеди, разъясняли родителям, что школы не приносят вреда, вам бы поверили.
— Правильно, поверят. Мы тоже не хотим морочить людям головы и не позорим школу. Поэтому я и говорю, что если дети уходят из школы, то в этом в основном повинны учителя. Если разумный учитель, стараясь воспитать детей в антирелигиозном духе, настраивает их против религиозных родителей, то в конце концов он настроит детей против себя, потому что родители им дороже. Я по этому поводу беседовал с вновь прибывшим молодым человеком, которого зовут Момун; он серьезно задумался над моими суждениями. Надо оставить мысль искоренить религию одним махом.
На вчерашнем собрании тот самый учитель, имени которого Ханипа не назвала, заявил: «Хоть тысячу лет будет учиться дочь муллы в университете, она не сможет стать учительницей!..» Ханипе тяжело было слушать эти слова. Конечно, оратора крепко раскритиковали за необоснованные нападки, но все же боль в сердце Ханипы не прошла. Иногда она соглашалась с отцом, а иногда думала, что прав этот грубый учитель, предложивший открыто действовать против религии.
Девушка была рада приезду в ее город умного и волевого Момуна. Но, занятые работой, они могли встречаться редко, только по выходным дням. Момун, как и все учителя, в свободное от занятий время работал с дехканами.
Как-то Ханипа вдвоем с подругой зашла к Момуну домой. Момун обрадовался приходу девушек и засуетился, желая угостить друзей.
— Момун, не беспокойтесь. Мы зашли по пути и сейчас уйдем, — сказала Ханипа.
— Спасибо. Очень хорошо сделали, что не побоялись прийти ко мне. Вас, оказывается, кумулские муллы называют безбожницами.
— Но зато вас могут подвергнуть порке — «дарри» в мечети?
— Нам-то положено. Не случайно, когда родители отдают мальчика в ученье мулле, говорят: «Мясо ваши, кости наши».
Момун попросил девушек подождать его и вышел.
Внимание Ханипы привлек мелко исписанный лист.
— Письмо Садыкджану… Тому Садыкджану, о котором я тебе рассказывала. А что, если мы его прочтем?!
Не дожидаясь ответа подруги, Ханипа стала торопливо читать письмо.
«Садык! Ты прости меня, друг. На следующий день после того, когда мы с тобой расстались, я зашел к тебе. Двери твоей комнаты были широко раскрыты. Я очень сожалел, что не сказал тебе обо всем. Я даже не знаю теперь, куда посылать это письмо. Но невысказанные мысли не дают мне покоя. Во-первых, теперь я хочу сказать: когда я был в Урумчи вместе с тобой, я не совсем понимал твою душу и твои переживания… Вполне может быть, что ты обиделся на то, почему я не пожелал ехать в свои родные места, а попросился в Кумул? Я выбрал Кумул потому; что раньше в нем не был. Кроме того, передо мной встал образ нашего общего доброго друга — Ханипы.
И действительно, ее отношение ко мне оправдало все мои надежды: Ханипа ухаживает за мной, как за дорогим гостем. Ее душа полна любви к людям… Особенно она воспламеняется, когда мы вспоминаем тебя. Ей-богу, иногда я тебе завидую, Садык! Но это тоже для меня новое и приятное ощущение. Жаль, что мы не вместе. Видишь, каким я стал сентиментальным…»
Здесь письмо прерывалось… Ханипа отошла к окну, в ее больших черных глазах выступили слезы, губы дрожали.
Говорят, в капле воды отражается весь мир, но как трудно бывает человеку увидеть в той капле отражение своего мира, так же трудно увидеть и передать словами бесконечные чувства в сердце девушки. В памяти Ханипы встали и беседы в парке университета, и минуты, когда она ожидала Момуна с экзамена, голос Садыкджана при чтении «Ипархан», букет, который он утром собирал в саду, и его грусть во время последнего свидания…
Вернулся Момун и, как будто все поняв, попытался веселыми прибаутками разрядить обстановку.
Пока письмо Момуна шло до Турфана, Садыка тем временем арестовали. Едва он прибыл в селение на работу, как через два дня его водворили в турфанскую тюрьму, в камеру, где сидели картежники, воры, курильщики анаши и другие преступники. Ему было предъявлено обвинение в том, что он зарезал ни в чем неповинного Шакира и тот, истекая кровью, умирает.
Шакир тяжело переживал разлуку с матерью, больной, оскорбленной, измученной. Он жалел о том, что в тот кошмарный день не смог забрать ее с собой. Он знал, что мать скорее умрет, чем расстанется с мужем, данным ей богом.
Шакир мучительно искал выхода. С надеждой он думал о том, что, когда родится сын, возможно, мать захочет увидеть внука. Захида тоже жалела старую женщину и рвалась проведать ее, помыть ей голову, расчесать волосы. Но Шакир и слушать не хотел, чтобы Захида пошла в этот страшный дом.