как будто камень уронил,
промолвил: "Мы все больны".
* * *
Сходили с ума ли,
смекали, сбегали,
идеи рождали,
идеи свергали,
мечтой уносились
под самые выси,
по звездам томились
вне чресл и чисел,
и в бело-рубашечном,
галстучном храме
стерильные речи
вздымали, как знамя,
а после в распале
в быту отчужденном
зады заголяли
подругам и женам.
* * *
В этот мир мы приходим одни,
обрастаем друзьями, заботами,
зажигаем и гасим огни,
чередуя заботы с зевотами.
Ну а мир - Божьей милости плод -
преподносит нам разные пряности:
то диктатов железных оплот,
то свобод буржуазные странности.
Что поделать - глотаем вовсю,
не поморщась и даже не брезгуя.
Так нетрудно войти в полосу,
когда знаешь, что можно и - вдребезги.
И спасибо - друзья как друзья,
до порога ль, до гроба ль, до случая,
то курить им, то пить им нельзя,
то самих их кручина замучила.
Ну, а все остальное не в счет,
только сил бы еще да терпения.
Все бежит, все летит, все течет,
даже вот - пронеслось воскресение.
* * *
Прожитых лет переменная облачность,
переходящая в стойкие тучи,
сохранена в очертаниях облика,
в сетчатой маске из вязи дремучей.
Ветры и громы, и гроз полыхание -
все, как ножом, порезвилось на коже,
но не найти и следа от сияния
чистого неба - а было ведь тоже...
* * *
Поживи по-коровьи, по-бабьи,
все трещотки ума – трын-трава,
прикоснись хоть чуть-чуть и к забаве,
только жизнь неизменно права.
Только жизнь, – хороша ли, плоха ли, –
все, чего избежать не дано,
что бы нам мудрецы ни внушали,
что б ни врали они мудрено.
И по праву верховного зова
(за сознаньем, за светом, за тьмой)
жизнь дана нам как первооснова
непреложностью плоти самой,
Достоверностью белого снега,
спелых яблок, звенящей листвы,
самовластьем и терпкостью неги,
перекличкой луча и иглы.
Оглянись, озарись и откликнись
на шуршание ветра и вен.
Жизнь сама не нуждается в смысле.
Можно выдумать. Только зачем?
* * *
Господи, как многому случилось
научиться нам! Летят года...
Но не укротимы суетливость
и нелепых рвений череда.
И необоримы звоны вёсен,
и печаль осенняя крепка,
и гудит, неведом и несносен,
мир обычной ветки и цветка.
А когда неверное колено
выкинет проказница-судьба,
несмотря на опыт, стынут вены
и к губам невольно льнет мольба.
* * *
Понаделали коробочек,
поприладили колесиков
и катаются, и катятся,
соблюдая лад и ряд.
А раскосые дороженьки
черно-сереньким асфальтиком
под колесики торопятся
и летят, летят, летят.
И цветные светофорчики,
пораскрыв глазенки-форточки,
все стоят и зачарованно
знай себе руководят.
Принаряженно и вежливо
смотрит небо неизбежное
и разводит тучки нежные,
словно выводки цыплят.
А стальные небоскребчики
без подсказок переводчиков
переводят землю на небо
и ни капли не дымят.
И бегут, бегут коробочки
на резиновых колесиках
по асфальтовым дороженькам
то вперед, а то назад.
И кружит земля, качается,
и не знаешь, где кончается,
и летят, летят дороженьки
на разрыв и наугад.
* * *
Ничего не снится до рассвета,
а едва рассвет - и кончен сон,
и большая шумная планета
в свой дневной вступает марафон,
оставляя в каждой точке меты
разной краски, масти и судьбы:
темы прожектерам и поэтам,
обещаний сонм для голытьбы,
пламенным и сильным - по успеху,
пораженья - слабым и больным
и, конечно, что-нибудь для смеху
и для слез, конечно, - остальным,
ну, а мне - тебя в смешном халате,