4 мая весь день удерживалась чудесная ясная погода. Однако переход оказался очень тяжелым. Рыхлый снег часто доходил до колен и очень затруднял продвижение. За 15 часов едва пробились на 38 километров. К концу перехода настолько вымотали себя и собак, что казалось уже невозможным сделать хотя бы один шаг. Лагерем остановились в первом попавшемся месте. Наша стоянка оказалась на морском льду, в километре от ближайшей точки земли.
Через час после остановки разразилась метель. Она началась очень бурно и благодаря обилию свежего рыхлого снега сразу подняла такой вихрь, что мы постарались поскорее накормить собак и убраться в палатку.
Сначала мы даже радовались неожиданной гостье — метели, надеясь, что она часть рыхлого снега унесет, часть утрамбует и таким образом исправит дорогу, облегчит дальнейшее наше передвижение. Кроме того, неплохо было воспользоваться случаем, чтобы денек поваляться в спальных мешках. Последнюю неделю мы спали не более 6 часов в сутки. При изнурительной работе во время переходов этого было явно недостаточно — нарастало утомление. Хотелось как следует отдохнуть и выспаться. Метель встретили без всякой неприязни.
Первые сутки мы действительно много спали; рев, свист, улюлюканье бурана воспринимали как колыбельную песню. На второй день спать уже не хотелось. Да и дорога улучшилась. От убродного снега не осталось никаких следов. Можно было бы итти вперед. Но метель бушевала с еще большей силой. Мы уже начали роптать на задержку. Это, как и всегда, не помогло. Вьюга продолжала бесноваться. Поднятый снежный вихрь скрывал и солнце и весь белый свет. Хотя барометр лез вверх и уже показывал полный штиль, шторм не унимался. Снежный вихрь несся со скоростью 19–20 метров в секунду.
На вторые сутки шторм открыл трещину между лагерем и берегом. Это заставило нас при ветре, дувшем со скоростью 20 метров в секунду, перенести лагерь на берег. Три часа ушло на то, чтобы снять палатку, поднять собак и пробиться к суше.
На третьи сутки нам надоело спать, ворчать на непогоду и заглядывать на барометр. Оторвать нас от берега шторм не мог, и новой переноски лагеря не предвиделось. Кроме кормежки собак, дела как будто не было. А конца метели не было видно. К счастью, на этот раз мы захватили с собой несколько книг. Я довольно скоро прочитал имевшийся роман. Можно было пожалеть, что роман не написан клинописью, тогда чтения хватило бы на все метели Северной Земли.
Но сейчас у меня нет причин сожалеть об этом. Есть еще одна книга, которую можно читать бесконечно. И картины в ней близкие, понятные:
Разве это не про нас? Разве можно лучше описать то, что творится за парусиновой палаткой?
Проще говоря, со мной томик Пушкина. Родная, заветная книга! В ней каждый стих „течет водой живою“…
В момент, когда зачем-то была приоткрыта пола палатки, ворвавшийся ветер перелистал страницы книги. А когда полы в палатке были завязаны, я увидел, что томик открыт на заглавном листе „Руслана и Людмилы“.
С детства родные сердцу образы возникли в воображении. Шум метели как бы затих. В памяти встало далекое прошлое.
…Глухая таежная дальневосточная деревушка. Восемнадцать изб, срубленных из посеревшей от времени, когда-то розовой даурской лиственницы.
Рядом, к востоку, хребет Чурки, а к западу, за узкой полоской увалов с пашнями, на десятки километров, точно зеленое море, раскинулись зыбкие болота.
В одной избе, ничем не отличающейся от других семнадцати, живет еще не старый казак. В его бороде и усах только пробивается серебро. Но жизнь, про которую тогда говорили „слава казачья, да житье собачье“, уже надломила его силы. Слишком тяжело было поднимать семью. „Изробился“, — говорят про казака соседи.
Теперь он часто отлеживается в постели. Вся семья печалится в таких случаях, только его сынишка — шестилетний казачонок — не видит в этом плохого. Если отцу занедужилось, значит, он не пойдет ни на пашню, ни на покос; опять будет читать про Руслана и Людмилу.
„Руслан и Людмила“ — единственная книжка во всей деревушке. Правда, есть еще несколько книг, но те не в счет. Они хранятся в маленькой деревянной часовне, закрытой на большой железный замок. В них что-то малопонятное читает поп, два-три раза в году приезжающий в деревню.
Книжка старая, растрепанная, в ней нехватает нескольких страниц, но это не мешает чтению — отец наизусть помнит потерянные листы. В книжку он смотрит только для порядка — всю поэму держит в памяти. Еще он знает сказки про царя Салтана и про золотую рыбку, хотя таких книжек в доме нет.