Обычно лагерь представляет собой ряды деревянных бараков, обнесенных колючей проволокой. Здесь же никакой проволоки не было. И здание было самое обыкновенное: каменное, в четыре этажа. Но порядки были типично лагерные. Обращались грубо, кормили плохо. Каждое утро гнали на принудительные работы. За отказ следовало наказание.
Старостой гитлеровцы сделали некую Зою Федорову. Еще живя в Гатчине, она работала переводчицей у шефа железнодорожного депо — капитана Майнца. Ее любовниками были унтер-офицер Роберт Маер и солдат Карл Биркеншток. Последний служил кладовщиком на продовольственном складе. С Зойкой за ее «усердие» он расплачивался продуктами.
В Вильнюсе Федорова тоже не растерялась. Вступила в связь с самим господином комендантом лагеря гестаповцем Лимбергом. Это был высокий, тощий и надменный немец. Он ходил повсюду в сопровождении большой злой собаки. Даже навещая Федорову, Лимберг не расставался со своим псом. Пока он проводил время с Зойкой в ее комнате, собака сидела возле двери в коридоре.
Когда Лимберг уходил, Федорова приводила себя в порядок и приступала к своим обязанностям старосты. Она составляла списки посылаемых на принудительные работы, распределяла паек. К Воронцовой «фрау Зоя» явно благоволила. Верка исполняла при ней роль помощницы: резала хлеб, мыло. Иногда ей перепадали лишние куски.
И вдруг к этой Федоровой, которая, казалось, пользовалась у гитлеровцев безграничным доверием, нагрянули с обыском гестаповцы. Потребовали показать получаемые ею письма, допытывались у трясущейся от страха Зойки, с кем из гатчинских партизан она состоит в переписке. Напрасно доказывала Федорова, что тут какое-то недоразумение, ссылалась на свое знакомство с шефом депо капитаном Майнцем и даже с самим господином комендантом Лимбергом, — не помогло. Гестаповцы перерыли все вещи и лишь после этого, ничего не найдя, ушли. А вечером пришел, как всегда в сопровождении собаки, господин Лимберг. Он был хмур и зол и на этот раз даже не стал целоваться с Зойкой. Он только спросил: с кем из живущих в лагере она поссорилась? Зойка поклялась, что ни с кем. Тогда Лимберг сообщил доверительно, что на нее был сделан донос в гестапо.
На другой день прошел по дому слух, что донос сделала Воронцова. Не иначе, как «пузатая» — так окрестили в лагере Верку — занялась этим из зависти. А может, она метила на место Федоровой — в старосты? Еще больше утвердилось это мнение, когда вскоре после этого случая Верке предоставили право свободного поселения в Вильнюсе. Причем гитлеровцы даже помогали ей в переезде. Стали бы они это делать просто так, ради какой-то беременной девки… Ясно, здесь услуга за услугу, правда, какую, пока еще не совсем понятно. Вспомнились и конфеты, которые Воронцова получала в поезде, и ее таинственные разговоры с русскими предателями в немецкой военной форме.
На улице Страшуна, куда гитлеровцы переселили Воронцову, с самого начала войны находилось еврейское гетто. Все его обитатели были постепенно уничтожены, а в освободившиеся дома фашисты поселили новых жителей — людей, перемещенных из Гатчины, Витебска и других городов. Все они, в отличие от живущих в лагере, пользовались относительной свободой. Здесь-то и очутилась Воронцова со своими детьми. Само немецкое начальство в лице двух офицеров-гестаповцев в черных фуражках с высокими тульями и блестящими козырьками приезжало посмотреть, как устроилась «мадам Воронцова», и даже распорядилось оклеить комнату обоями, что и было исполнено без промедления. После этого и новые соседи Воронцовой насторожились. Стали поговаривать, что она служит в гестапо. Правда, явных доказательств у людей не было. Но тем не менее в разговоре между собой они начали называть Верку не только «пузатой», но и «гестаповкой» и «предательницей».
Однако прошло некоторое время, и кое-кто из живущих в доме по доброте душевной даже проникся сочувствием к одинокой беременной женщине. Дворник, поляк Герман Франц, подарил ей кровать, пару стульев, стол.
Воронцова говорила, что живет гаданьем, и некоторые девушки стали заходить к ней домой, чтобы узнать, какая судьба ожидает их на чужой стороне, в фашистской неволе. Воронцова раскладывала на дворницком столе старые засаленные карты и, глядя на них, сулила кому «дальнюю дорогу», кому «казенный дом», а кому и «валета», который, дескать, «заглядывается на вас». «В немецкой форме валет?» — невесело шутили девушки. «Может, и в немецкой», — отвечала Воронцова.
А потом произошли в доме события, которые не могли не взволновать всех его обитателей.