Очнулась на полу. По голым ногам кровь течет. Икры почернели, вздулись. Боль нестерпимая. Фашистские палачи били девушку так зверски, что у нее на ногах лопнули кровеносные сосуды.
Опять повели на допрос. Снова те же вопросы: знаешь ли ты Сергея? Собиралась ли уходить в Ленинград?
Уже не было сил говорить. Маша лишь отрицательно качала головой.
В комнату ввели какую-то женщину. Она о чем-то стала говорить. Маша не видела ее лица — незнакомка стояла чуть поодаль. Один раз ее назвали по фамилии: Воронцова. О чем говорила она — Маша не вслушивалась. Не до того было. После истязаний она никак не могла прийти в себя. Только повторяла одно и то же: «Я ничего не знаю».
Гестаповец сделал знак, и женщину увели. А взамен привели высокого белокурого парня. Поставили прямо перед Машей — смотрите друг на друга. Лицо у парня было в крови. Видно, его тоже пытали. Но парень старался держаться мужественно. Упругий завиток волос падал ему на глаза, мешал глядеть. А убрать было нельзя — гестаповцы не позволяли даже поднять руку.
Это был Сергей, тот самый, о котором допытывались фашисты у Маши.
— Кто это? — спрашивали у нее, тыча пальцами. — Партизан?
— Не знаю! Не знаю! Не знаю!
Ничего не добившись, палачи отвели Машу в камеру. На полу она нашла кружку с водой. Попила. Немного легче стало.
Кончался второй день ее пребывания в гестаповском застенке. Под вечер дверь отворилась, и в камеру втолкнули женщину. Она опустилась на койку рядом с Марией. Заплакала. Заругалась.
— Ты кого это так? — спросила Маша.
— Верку, сестру мою родную. Это она наговорила и на тебя, и на меня, на всех. Ой, что-то теперь с нами будет? Я только что тиф перенесла, совсем еще больная, слабая. Фрицы меня прямо с постели стащили У меня ребенок грудной дома совсем один остался. Ой, что-то с ним будет? А с нами?
— У тебя все лицо в крови, — сказала Маша.
— Все равно, пусть, — ответила Галина.
— Дай вытру, — сказала Маша. Она уже совсем успокоилась. Все-таки вдвоем — не то что одной, не так страшно. — В кружке вода есть — попей. Возьми себя в руки.
Галина стала рассказывать.
…Ее везли в одной машине с Сергеем.
Сразу же начался допрос: «Где партизаны? Ты знаешь, где их лагерь?»
— Нет, не знаю!
Били по лицу. Тыкали кулаками в подбородок, так, что лязгали зубы. Таскали за волосы.
«Твоя сестра сказала, что ты все знаешь, а ты не говоришь. Не хочешь?» — «Но я же ничего действительно не знаю». — «Врешь! Мы заставим тебя говорить».
Увели в комнату, где висели плетки, велели задрать платье: «Выше, еще выше! Хочешь, чтобы мы это сделали сами?»
Стали бить по голому телу. Галина насчитала семнадцать ударов. Потом потеряла сознание…
Через день Марию и Галину гестаповцы выпустили. Взяли с каждой расписку:
«Этим я обязуюсь под присягой, что никому не скажу, о чем меня здесь спрашивали. Я знаю, что немедленно буду арестована, если не выполню этого обязательства».
Когда Маша вернулась домой, мать, увидев ее, заплакала. Заплакала и Маша. Только отец молчал хмуро. Понимал — слезами не поможешь. Два дня Маша совсем не выходила на улицу — отлеживалась. На третий — встала, постирала белую курточку, отмыла с нее следы крови. Яков Иванович спросил осторожно:
— Ну как, дочка, пойдешь со мной опять мороженым торговать?
Маша молча кивнула.
Повезли к рынку тележку.
В первый же день произошел инцидент.
Отпуская мороженое, Маша услышала, как кто-то за ее спиной произнес:
— Тебя выпустили?
Оглянулась — стоит какая-то женщина в платочке, кривит в улыбке рот. В голубых глазах мелькает что-то ехидное, нахальное.
— Выпустили, — поняв, кто перед ней, ответила Маша. — Не вышло, как они хотели. Видишь, жива, здорова, не повесили.
И, не утерпев, добавила:
— А вот тебя повесить следует. За твой длинный язык.
— Ну, это мы посмотрим! — проговорила женщина, и в тоне ее послышалась угроза.
На другой день Маше снова довелось очутиться в гестапо.
— Ты почему угрожала Воронцовой?
— Воронцовой? Да я ее не знаю. Даже в глаза никогда не видала.
— Врешь! Она покупала у тебя на рынке мороженое, а ты сказала ей, что ее следует повесить.
— Не говорила я этого.
— Вот показания самой Воронцовой: «Дочь продавца мороженого, подавая мне мороженое, сказала, что за такие разговоры, которые я вела в СД, меня следует повесить, так или иначе, ко через пять дней меня похоронят. При этом высказывании присутствовало три-четыре человека, которые не понимали слов продавщицы мороженого, так как это были финны, а девушка говорила по-русски». Ясно? Мы тебя отпустим и в этот раз, но смотри…