Сюда, в этот дом, приходили те, кто выбрал Маховицкого своим пресвитером. Он открывал собрания, потом все опускались на колени и начинали молиться, — молиться до исступления, до изнеможения, вслух каясь в своих «грехах», в «мирских вожделениях», а в заключение хозяин квартиры произносил проповедь. Трудно было в этот момент узнать в нем того исполнительного, чуть простоватого слесаря-ремонтника, каким он был в дневные часы на заводе.
Это было настоящее театральное представление. Гордо вскинутая голова, чуть глуховатый, с трагическими нотками голос, в котором звучат то страсть, то гнев, выразительные жесты — все это производило довольно сильное впечатление на присутствовавших, главным образом истеричных, болезненных девиц и стареющих, не удовлетворенных личной жизнью женщин.
А в летние и осенние дни сектанты собирались под открытым небом, где-нибудь на окраине города, в поле или на лужайке, окруженной кустарником и деревьями. Издали сборище можно было принять за пикник, тем более что среди собравшихся обычно присутствовало несколько человек с мандолинами и гитарами. И только подойдя поближе, можно было увидеть, что это отнюдь не воскресная оздоровительная вылазка на лоно природы, а молитвенное собрание и что гитары используются совсем не для аккомпанемента к цыганским романсам: игрой на них сопровождалось пение религиозных гимнов.
Однако энергичный Маховицкий не ограничивал свою деятельность только этим. Он жаждал настоящего размаха, стремился собрать вокруг себя как можно больше приверженцев «истинной» веры. Увы, ряды не умножались. Тогда по указанию своего пресвитера некоторые члены незарегистрированной общины стали действовать в открытую. Однажды группа баптистов, развернув ноты, начала петь «божественные» песни в поезде, следовавшем в Ленинград из Сестрорецка. Пассажиры потребовали прекратить пение, не нарушать тишину в вагоне.
В ответ на это одна из баптисток — Семенова, работающая бухгалтером в конструкторском бюро, заявила громогласно:
— Я спасаю свою душу, каюсь перед господом и желаю довести эту радостную весть до сведения всех, с кем мне приходится соприкасаться, пусть это будут хотя бы пассажиры в поезде или трамвае. Вы же, неверующие, не знающие истины и не стремящиеся к ней, находящиеся в печальном состоянии духа, — грешники. Отойдите и не мешайте нам петь!
Подобные инциденты были не редки и являлись уже явным нарушением общественного порядка. На нарушителей составлялись протоколы. Но Маховицкий не унимался: он устраивал молитвенные собрания во дворе дома, где жил, под самыми окнами жилищной конторы, даже на трамвайной остановке. Пытался он организовать и религиозные шествия. По его поручению некоторые члены общины раздавали обращения, «братские листки», выпускаемые советом церкви евангельских христиан-баптистов, на улице, среди прохожих.
Кончилось тем, что пришлось пригласить Маховицкого и его паству в отделение милиции. Маховицкий стоял перед дежурным, пытаясь испепелить его властным и гордым взглядом. В этот момент он отнюдь не походил на кроткого христианина, мученика за веру, каковым себя представлял. Маховицкий «бросал перчатку». По его знаку сектанты дружно опустились на колени и разом запели свой гимн.
Таковы были факты, которые стали известны старшему следователю Григоровичу. Они подтверждали нарушение Маховицким законодательства о религиозных культах.
Когда Григорович вызвал Маховицкого на допрос, он уже хорошо знал, каков этот «пресвитер». Но следователя ждали неожиданности, когда он потребовал от Маховицкого рассказать о созданной им общине. В ответ он услышал:
— На этот вопрос отвечать я отказываюсь.
Не ответил он и на другие вопросы следователя.
Как видно, Маховицкий передал свой «метод» общения со следователем и другим членам общины. Многие из его единомышленников на требование рассказать о деятельности общины также либо ничего не отвечали, либо нарочно запутывали дело. «Это наш внутрицерковный вопрос, и никто не имеет права в него вмешиваться», — твердили они.