Решив быть откровенным до конца, Буткевич назвал следователю адреса, по которым хранились принадлежавшие ему деньги, сберегательные книжки, иностранная валюта, золото. Единственное, чего отец Ян не мог сделать, это назвать количество, и не потому, что не хотел, просто он сбился со счета — так много у него всего было. Чтобы лица, у которых хранились ценности, не вводили следственные органы в заблуждение и ничего не скрывали, он написал каждому записку.
Первой, к кому пришли с его запиской, была Анна Викентьевна Горлинская. Пожилая женщина, пенсионерка, неприветливо встретила представителей следственных органов. Выдать что-либо добровольно она отказалась. Пришлось произвести обыск. Прежде всего нашли большую деревянную шкатулку. Когда ее открыли, взору присутствующих предстали американские и канадские доллары, английские фунты стерлингов, западногерманские марки, французские и бельгийские франки. С глухим стуком посыпались на стол пачки советских денег — всего 4190 рублей. Придавив своей тяжестью денежные купюры, легли массивные золотые часы — их было только в этой шкатулке восемь штук. В другой — металлической — также хранились деньги и ценности. Весело блеснув, точно они обрадовались, что их извлекли, наконец, на свет, посыпались золотые монеты. Следом хлынул целый дождь золотых колец, браслетов, крестиков. Извиваясь, как змеи, выползли две золотые цепи, одна из которых была длиной в полтора метра. На самом дне лежали две сберегательные книжки и деньги — 32 335 рублей. Все это принадлежало Буткевичу.
От следователя не укрылось нервозное поведение Анны Викентьевны. Он исподтишка наблюдал за ней и заметил, что она спрятала у себя под кофтой какой-то пакет, а затем пыталась выйти из комнаты. Следователь остановил ее, попросил показать, что в пакете. Оказалось, что там еще 5710 рублей, которые Горлинская хотела утаить, спрятать, а затем передать матери Буткевича.
— Вы, Анна Викентьевна, — сказал ей следователь, — всю жизнь боялись совершить какой-либо греховный поступок. Каялись перед богом, били поклоны. И тем не менее, не задумываясь, пытались сейчас утаить от следствия деньги. Что же, вы опять будете искупать свой грех молитвами?
Анна Викентьевна молчала. Ей нечего было на это возразить.
Горлинская рассказала, что Буткевич часто заходил к ней в гости. Как-то раз он спросил у нее, не могла бы она спрятать у себя в квартире кое-какие ценности. Она ответила согласием. Тогда Буткевич принес ей две шкатулки и пакет. Содержимое их Горлинская не проверяла и, на какую сумму было всего денег и ценностей, не знала.
«Исповедь», которую Анна Викентьевна держала перед следователем, была наиболее серьезной в ее жизни. Что значили все ее «земные грехи» по сравнению с тем, который она взяла на свою душу, когда решила пойти навстречу отцу Яну и устроить у себя в квартире тайник!
Следующей, с кем встретился следователь, была Екатерина Петровна Клипп.
— Екатерина Петровна, — сказал следователь, — нам известно, что вы — верующая, католичка, посещаете костел в Ковенском переулке. В каких вы взаимоотношениях с ксендзом Яном?
— Он — мой духовный отец.
— А точнее?
— Я все сказала!
— Давал ли вам ксендз Ян на хранение какие-либо ценности?
— Нет, не давал.
— В таком случае извольте ознакомиться с этой запиской.
И следователь вручил Екатерине Петровне записку, написанную Буткевичем. В ней говорилось:
«Пани Клипп! Прошу не винить меня за причиненное беспокойство и все мои вещи, которые хранятся у вас, выдать представителю органов госбезопасности. Ян Буткевич».
— Что вы теперь скажете, Екатерина Петровна? Выполните просьбу вашего духовного отца?
Клипп отвернулась. Ей стыдно было смотреть следователю в глаза.
Сквозь зубы она процедила:
— Да, выполню.
— О чем же вас просил Буткевич? Говорите!
— Некоторое время тому назад отец Ян пригласил меня к себе на квартиру. Я пришла. «Пани Клипп, — сказал мне отец Ян, — не могли бы вы оказать мне дружескую услугу?» «Какую?» — спросила я. «Не были бы вы так любезны и не взяли бы к себе на хранение один сверток?» «Почему бы и нет? — сказала я. — Для вас, святой отец, я готова сделать все что угодно». «Отлично!» — произнес Буткевич, пошел в соседнюю комнату и вынес сверток. Что в нем было, я не интересовалась. Взяла сверток и ушла. Потом, раза два, по просьбе Буткевича, я приносила ему сверток, он брал его, удалялся с ним в комнату, а меня оставлял на кухне. Что он там делал — не знаю. Затем Ян Францевич снова выносил сверток и просил, чтобы я продолжала хранить. Я так и делала.