Кто же распутал весь этот клубок? Десятки людей — работники милиции, прокуратуры, но в первую очередь следует назвать двоих. Это — младший советник юстиции Курага и майор милиции Илларионов. Проведенное ими расследование было полным и тщательным. Оно убедило не только суд, но и всех, кто присутствовал на процессе, в виновности поджигателей.
ИЗ СУДЕБНОГО АРХИВА
Последнюю точку в уголовном деле ставит суд, который выносит приговор. И уже после того, как приговор войдет в законную силу, дело поступает в архив. Оно лежит там вместе с сотнями других дел. Им занимаются лишь сотрудники архива и специалисты-юристы. А между тем эти старые судебные дела порой представляют большой интерес. Они не только рассказывают о следователях старшего поколения, их мастерстве, но и отражают эпоху, психологию людей своего времени.
Мы решили поднять некоторые дела, относящиеся к периоду Великой Отечественной войны. Почему именно к этому периоду? Потому что, сколько бы ни прошло лет, никогда не забудется подвиг советского народа, одержавшего победу над темными силами фашизма. В этой победе есть и лепта работников юстиции, стоявших в те суровые трудные годы на страже социалистического порядка. И если кое-кому из преступников все же удалось тогда ускользнуть от возмездия, оно настигает их теперь.
В КОЛЬЦЕ БЛОКАДЫ
В архиве Ленинградского городского суда есть уголовные дела, на обложках которых сделана надпись: «Хранить вечно». Что же это за дела? Может быть, речь идет о каких-то особых преступниках и преступлениях, сведения о которых необходимо сохранить в назидание для потомства? Ничего подобного! С точки зрения любителей детективного жанра дела эти в общем-то ничем не примечательны. И тем не менее, ленинградцы решили оставить их на вечное хранение. Пусть о них помнят и внуки, и правнуки.
Раскроем же папки. Перед нами старые бумаги. Уже несколько поблекли, выцвели, порыжели от времени чернила. Стерся кое-где карандаш. Хрупким, ломким стал сургуч, которым скреплены приложенные к делам конверты с документами. Иные протоколы допросов и акты зафиксированы не на форменном бланке, как это положено, а на самой обыкновенной бумаге, разлинованной от руки.
Это — уголовные дела периода блокады Ленинграда. Они тоже сохраняются как память о незабываемых днях, которых было 900. Читаешь их, и перед взором возникают затемненные дома, зенитные орудия на Марсовом поле, огороды на берегу Лебяжьей канавки, памятник Петру Первому — знаменитый Медный всадник — в защитном слое из песка и досок, трамвайные вагоны, исцарапанные осколками снарядов, с фанерой в окнах вместо вылетевших при бомбежках стекол, закопченное от пожара здание Гостиного двора и надписи — белые буквы на синем фоне: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна».
И еще вспоминается зима 1941 года, когда к страданиям людей от голода присоединялись другие, вызванные холодом, отсутствием света, воды.
И тем не менее Ленинград не сдавался. Он жил и боролся. Ему удалось сдержать натиск врага. И в том, что ленинградцы мужественно стояли все 900 дней осады, сыграли свою роль не только помощь всей страны, не только высокий моральный дух защитников города, но и строгий, в буквальном смысле слова революционный порядок. Его помогали наводить милиция, прокуратура, суды. В условиях фронтового города прокуратура именовалась военной, а суд — трибуналом. Вместе со всеми защитниками города их работники голодали, страдали от холода, но далее в самые тяжелые дни неукоснительно выполняли свои обязанности. Они свели до минимума преступления в городе.
Самым тяжким в дни блокады злодеянием было хищение продуктов. Хлеб, сахар, масло, мука являлись в ту пору для ленинградцев драгоценными: ведь они доставлялись в осажденный город через Ладожское озеро, по легендарной «Дороге жизни», под обстрелами и бомбежкой. «125 блокадных грамм с огнем и кровью пополам», — сказала поэтесса, и нельзя, пожалуй, выразиться более точно. Да, хлеб, как и все продукты питания, доставался ленинградцам нелегко, порой ценою жизни. Он был источником сил, и его оберегали даже более тщательно, чем золото. Подбиралась каждая крошка. И только выродок, потерявший всякую совесть, мог протягивать к хлебу нечестную руку, красть его у своих же товарищей.