Более правдивым, чем Темнова, оказался Степан Васильевич Климачев, военнослужащий, ветеринарный фельдшер, находившийся в близких отношениях с продавщицей булочной. Вызванный к следователю, он на вопрос, известно ли ему что-нибудь о найденных в сарае ящиках с водкой, ответил: «Известно! Эта водка получена от заведующего магазином Петрова. Я сам принимал участие в ее перевозке».
Далее Климачев рассказал, что, когда однажды он уходил, как всегда, утром от Темновой, она дала ему бумажный пакетик с талонами на вино и попросила съездить в магазин, которым заведовал Петров. Климачев не мог отказать ей в просьбе. Он взял пакетик, сел на велосипед и по пустынным улицам блокадного города покатил к Петрову.
Заведующий магазином оказался немолодым человеком, одутловатым, грузным, в полувоенном костюме и хромовых сапогах. Он взял пакетик, который ему вручил Климачев, вскрыл его, извлек оттуда отрезанные талоны, почему-то посмотрел их на свет и сказал: «Все в порядке, молодой человек, передайте Лизе, что водка будет. Между прочим, не нужно ли вам еще чего-нибудь? Есть масло, яйца, шоколад, сухофрукты, консервы, сельди. Отличные сельди — один жир!» Климачев передал об этом разговоре Темновой. Та назвала Климачева «молодцом» и «чудным мальчиком», протянула губы для поцелуя и сказала, что, пожалуй, надо будет взять и шоколад, и сухофрукты, и, консервы, и сельди. Пригодятся!
Слово свое Петров сдержал. Через несколько дней во двор дома № 6 на улице Салтыкова-Щедрина въехала полуторатонная грузовая машина. В кузове ее стояли ящики с водкой и бочонок с пивом. На ящиках восседала, пряча в рукава ватника озябшие руки, рабочая магазина — Шура Демидова. Сам Петров сидел в кабине рядом с шофером. Перед грузовиком, показывая путь, бодро катил на велосипеде Климачев. Он тоже принимал активное участие в операции. Потом Шура стала переносить ящики в сарай. Бочку же с пивом снесли к Темновой на квартиру…
Немало кружек жидкого желудевого кофе выпили еще следователи, прежде чем Темнова сказала: «До сих пор я давала ложные показания. Сейчас я все обдумала, прочувствовала и считаю, что скрывать основных виновников — значит приносить только вред государству. Я хочу рассказать следствию всю правду».
И Темнова сообщила, что талоны, которые она передала через Климачева Петрову и по которым были получены водка и пиво, — фальшивые.
— Только не думайте, что Петров об этом не знал. Знал — и хорошо! Ведь водку-то эту он не просто так отпустил, а на определенных условиях. Пятьдесят процентов от всего ее количества — мне, пятьдесят — ему. Кроме того, он дал мне за нее золотые вещи. А вот Степа Климачев тут ни при чем. Ему о том, что талоны фальшивые, известно не было.
После этих столь важных и существенных показаний клубок стал разматываться быстрее. В разные стороны города протянулись концы его нитей. А одна из них — самая главная — привела следствие в подпольную типографию, в которой фабриковались поддельные продовольственные карточки.
Четверть века прошло со дня окончания Великой Отечественной войны. Новое поколение советских людей выросло за это время. Они, эти юноши и девушки, понятия не имеют, что такое продовольственные карточки, не слыхали о них, и уж тем более никогда и в глаза не видели. А вот для их отцов и дедов эти два слова — «продовольственная карточка» — говорят о многом.
По продовольственным карточкам в войну отпускались продукты — и хлеб, и сахар, и мясо, и крупа, и жиры — все, что было нормировано, а ненормированных продуктов почти и не было. Каждый грамм продовольствия был тогда на учете, а в условиях блокированного города тем более. Эти листки светло-зеленого, розового или желтого цвета, на которых были напечатаны талончики со словами «хлеб», «сахар», «мясо», берегли пуще всего.
Карточки, карточки! Сколько было связано с ними всего — и горя, и слез. Разве можно забыть, как обнимались на улицах незнакомые люди, как плакали от счастья, когда впервые в Ленинграде было объявлено о прибавке хлеба. «Ну, теперь выживем, не умрем!» — говорили они. И вот нашлись, оказывается, преступники, которые фабриковали фальшивые карточки и получали по ним продукты, с таким трудом доставлявшиеся в осажденный Ленинград.
Еще понятно было бы, если б они делали это, чтобы спастись от голода, хотя и тогда не было бы им никакого оправдания. Но не голод толкнул их на это, а желание нажиться, разбогатеть, заполучить золотишко, модельные туфельки, отрезы тканей. Вот какие отвратительные людишки жили рядом с настоящими ленинградцами, героями блокады, жили, может быть, на одной улице, в одном доме. Пока одни умирали от голода, замертво падали прямо на улицах, замерзали, другие, — правда их была ничтожная кучка, — собираясь у себя в квартире за опущенными шторами, ели и пили, ни в чем не зная отказа. Есть ли что омерзительнее их преступления? Это самое низкое моральное падение! Пусть же никогда не забывают об этом люди! Пусть, глядя на папки с судебными делами, на обложках которых написано: «Хранить вечно», помнят, что нет ничего гнуснее на свете, чем подлость и низость, жадность и себялюбие.