Романтизм при всем своем блеске не мог сокрушить школу Стейница. На смену ей пришла другая система игры. Ее создала большая группа мастеров во главе с Алехиным, Боголюбовым, Рети, Нимцовичем. Любопытно, что вначале шахматистам на ум приходили сравнения этих людей с художниками-кубистами. Новое течение окрестили гипермодернизмом. Один из «старых» гроссмейстеров в полушутливом отчаянии писал:
«Планы, никогда не приходившие нам в голову, начала, дающие всей партии болезненный отпечаток, ходы, пренебрегающие всяким свободным развитием фигур, наконец, методы, заключающиеся в бесконечном коварном накоплении скрытых давлений».
Все это было верно. Но сравнения с кубизмом «молодые» шахматисты начала XX века не заслуживали. Новое поколение шахматистов просто тоньше своих предшественников понимало игру, глубже проникало в ее психологию, не хотело следовать общим правилам даже в очевидно подходящих для этого, с точки зрения Стейница, позициях. По сути дела, это были реалисты. Они доказали свое право на такое имя блестящими успехами.
Реализм, обогащенный предшественниками его, победил в шахматах, как и в литературе. «На 64 клетках всегда чувствуется мощное биение пульса вселенной», как несколько высокопарно выразился один шахматный корифей.
Модель требует от человека во многом тех же качеств, что ее объект. А потому — с известными поправками насчет терминологии и идеологии — нельзя не присоединиться к старому поэту:
А если подойти к шахматам без литературных аналогий, временно придержав эмоции и забыв о цитатах из доминиканских монахов и испанских классиков?
Что же, они и в этом случае, пожалуй, выдержат экзамен на звание модели. В жизни идет борьба многих сил. В шахматах — двух, олицетворенных партнерами. Противники — в момент начала борьбы — располагают вовсе неравными материальными возможностями. В шахматах белых и черных фигур поровну. В жизни возможно бесконечное число ходов и ситуаций. В шахматах ходы ограничены правилами, а число ситуаций конечно.
Но всякая модель упрощена по сравнению с оригиналом. Только это и дает ей право на существование и смысл, иначе ее не стоило создавать и изучать. Модель, полностью совпадающая с оригиналом, вряд ли нужна — во всяком случае, если сам оригинал существует. Сейчас модно, скажем, спорить о том, можно ли создать автомат, по способности мыслить повторяющий человека. Но поскольку есть человек, он не нуждается в заменителях. Гораздо интереснее создать машины, принципиально иначе мыслящие, чем человек.
Третье из названных ограничений шахмат как модели жизни весьма условно. Количество ситуаций в шахматах не только конечно, но уже и подсчитано. Так же, как подсчитано число атомов в нашей Галактике. Но от этого мало непосредственной пользы для шахмат. Ведь в итоге подсчетов выяснилось, что число вариантов при игре в шахматы составляет 10120.
Между тем один грамм материи, как бы сложно она ни была организована, не может переработать за одну секунду больше 1047 бит (единиц информации). Это относится и к одному грамму вещества мозга человека (или любого другого неведомого нам носителя разума) и к одному грамму вещества лучшей кибернетической машины, какая только возможна. Такую цифру получил в итоге очень доказательных расчетов физик Г. Бреммерман. Не надо горевать о том, что возможности мозга так ограничены: 1047 бит — цифра весьма почтенная. В ней во много раз больше бит, чем граммов в массе планеты Земля. Однако рядом с числом шахматных вариантов эта цифра кажется ничтожной. На машину, способную рассчитать все эти варианты за год, придется израсходовать вещество множества солнечных систем!