— Кто там? — спросил, закашляв, прокурор. — Придешь пораньше поработать, так нет — обязательно кого-нибудь принесет…
— Следователь. Из Ленинграда. Веду дело о краже бус, — представился я.
— Ну, раз из Ленинграда, то заходи, — поднялся навстречу мне прокурор. Он был среднего роста, не стар, лысоват, с большим лбом, в костюме с петлицами. младшего советника юстиции; опирался на палку, — вместо одной ноги у него был протез. — Только сразу говори — бусы нашел?
— Нашел, нужна санкция.
— Вот это разговор! Садись, рассказывай.
Я начал издалека, но прокурор прервал меня:
— Давай короче: кого хочешь посадить, за что, какие доказательства?
Пришлось сократить доклад до минимума.
— Все ясно, — сказал прокурор, — санкцию я тебе дам. Если не за кражу, так за приобретение и сбыт заведомо краденого твой Ухов пойдет. Где постановление?
Он подписал его сверху, шлепнул гербовую печать:
— Действуй! Будь здоров, привет Ленинграду!
Я не ожидал, что вопрос решится так просто и быстро. Обычно прокуроры, к которым я обращался за санкцией, долго и придирчиво анализировали доказательства, требовали предоставления подробных сведений о личности преступника, обсуждали квалификацию его действий. Здесь все основывалось на доверии.
В отделении милиции я объявил Ухову об аресте.
— Печать-то новенькая! — сказал Гришка, повертев постановление в руках, а я подумал, что теперь, кроме срока следствия, меня постоянно будет торопить и срок содержания под стражей арестованного, — он строго ограничивался законом.
Мне надо было проинформировать своего прокурора об аресте Ухова, запросить милицию Дзержинска о местонахождении Рябчикова. Проще всего это можно было сделать в Новгороде, и я выехал туда. В коридоре областного управления милиции мне повстречался Кислицын.
— Слышал, слышал о твоих успехах, рад за тебя! — воскликнул он.
— Спасибо. Выполни, пожалуйста, еще две просьбы, — обратился я к нему. — Вызови мне Ленинград. И запроси по телетайпу Дзержинск. Пусть проверят, где находится подельник Ухова Рябчиков.
— Это мы запросто, пошли.
Он завел меня в свой кабинет, заказал разговор с Ленинградом и, записав все, что касалось Рябчикова, убежал в телетайпную. Зазвонил телефон. Сняв трубку, я услышал голос Чижова:
— Кто меня вызывает? А, это ты, Дмитрий Михайлович? Как у тебя дела?
— Позавчера задержал, а сегодня арестовал одного человека. Есть свидетели сбыта им бус. Две снизки изъял. Подельники разъехались. Один в Дзержинске, второй в Узбекистане.
— Молодец! — обрадовался Чижов. — Измотался, наверное? Приезжай, денька три дам для отдыха.
— Заеду, конечно. По пути в Дзержинск.
— Давай, ждем!
Попрощавшись с Чижовым, я повесил трубку. Вошел Кислицын.
— Все в порядке, — сказал он. — Дня через два, а может, и раньше будет ответ из Дзержинска.
— Теперь отправь меня в Вины, — попросил я его.
— Сделаем. Только прежде тебе надо поесть, а то останешься голодным.
Мы пошли в управленческую столовую. В ней было тихо, пахло наваристыми щами и пирожками с яблоками. Официантки в белых передниках сервировали столы.
Я пожаловался Николаю, что отвык от всего этого.
— Не отвыкнув, не смог бы оценить по достоинству, — ответил, улыбнувшись, он.
В Вины я приехал уже к вечеру. Солнце опускалось к горизонту, по снегу вытягивались синие тени от изб и оград. По сравнению с Новгородом здесь было холоднее. «Второй дом от магазина сельпо в сторону Зайцева, зовут Тамарой, вдова. Муж ее, старшина-сверхсрочник, повесился минувшей осенью», — вспомнил я то, что знал со слов Ухова об обладательнице трех снизок бус.
Этот дом я увидел сразу, прошел через веранду в сени и постучал. Никто не отозвался. Я открыл дверь в горницу. Слева от входа, у печки, возилась маленькая сгорбленная старушка. '
— Здравствуйте, бабушка! — громко сказал я, подойдя к ней. — Вы здесь хозяйка?
— Здравствуй, сынок, — ответила старушка. — Только не кричи, не глухая, я хозяйка.
— Тамара у вас живет?
— Квартирует, а што?
— Где она?
— В байню ушотцы.
— Давно?
— Давненько…
— Можно ее подождать?
— Почему ж нельзя? Садись, ожидай, коль она нужна тебе, пальтишко сыми.
Старушка подвинула мне табуретку и повернулась к печке. Я осмотрелся. Горница была разделена надвое тонкой перегородкой с дверью. В той половине, где находилась печь и, по всей видимости, жила хозяйка, между окон стоял стол и вдоль стен — скамейки, а в углу висели потускневшие от времени иконы. В дальней половине сквозь дверной проем виднелись изголовье кровати с пирамидой подушек под кружевной накидкой, за ним — часть гобелена, на котором была изображена преследуемая волками тройка, а по полу — ковер.