Во Франции на него нельзя опереться: он не более как страдательный материал в руках господствующей политической партии или смелого проходимца. В России он – центр тяжести всего нашего государственного бытия («тяга земли», по выражению народных былин), главный исторический фактор, направляющий основное течение нашей исторической жизни, хотя конечно и не способный ни предупредить ее временные кривоблуждания, ни формулировать, в отвлеченной форме, своего политического миросозерцания; хотя и не выступающий ни в какой активной политической роли, за исключением лишь величайших мгновений своей истории…
«Отчего Франция так слабо защищалась в последнюю войну свою с немцами?» – спросили мы одного умного французского публициста, посетившего Москву прошлою зимою… «Оттого, что нам не удалось возжечь у себя войны в полном значении слова народной, подобной вашей русской защите против нас же, французов, в 1812 г.», – был ответ. «А не удалось этого нам, – продолжал отвечать он на наши расспросы, – по недостатку патриотизма в народе. А недостаток патриотизма происходит оттого, что народ – в тесном смысле этого именования – у нас ничего не значит. Хотя мы уже почти сто лет как провозгласили принцип народного верховенства (la souverainete du peuple) и в силу наших конституций управляем страною посредством народных представителей и издаем законы „во имя народа“, – но в сущности, в наше понятие о народе входит только одно городское население, а не сельское. То громадное большинство, которое собственно и есть народ, нами было пренебрежено (negligee) до такой степени, что оно даже отвыкло почитать дело Франции своим делом, а приучилось почитать его делом исключительно парижских властей, так что и защиту Франции признавало обязанностью не своею, а только правительства. Таким образом, когда нам стало потребно опереться на действительную силу народа, настоящего народа, а не только того, что под этим именем, или под именем „нации“ красуется в наших палатах, этой силы у нас в наличности и не оказалось… Но мы не теряем надежды это исправить, – прибавил самоуверенно чистосердечный француз, – мы намерены учредить нечто вроде франкмасонства для подъема патриотического духа (une espece de franc-maconnerie pour relever l'esprit patriotique)» и т. д. Желая искренно французам успеха в этих искусственных мерах для подъема патриотического духа в целом народе, спрашиваем всякого: таков ли народ у нас, в России? Таковым ли он показал себя в ниспосланных России испытаниях? И к одной ли защитительной народной войне (в которой отличилась в начале нашего века и Испания) явил он себя способным? Слава Богу, у нас есть свидетельство истории, такой ее эпизод, которому ничего подобного, по объему и значению непосредственного народного действия, не представляет история ни одной страны, – эпизод относительно недавний. Читатели догадываются, конечно, что мы разумеем эпоху смуты или междуцарствия.
Все государство, по выражению историка Соловьева, разбилось вдребезги; дело дошло до самых нижних слоев, ибо все, что было поверх народных масс, не представляло никакой точки опоры. И вот народ – уже не в фигурном, риторическом смысле слова, а настоящий простой народ – восстал… под руководством мясника, не для бунта, грабежа, земельных и иных захватов, а для водворения вновь тишины, Божьей правды и государственного наряда. Он поклялся прогнать всех «чужих и своих воров», а затем уж поставить и царя, потому-де, что не можно нам «безгосударным быти». Он сослался грамотами со всеми городами, со всею землею (грех, великий грех тем преподавателям русской истории, которые не заставляют своих учеников читать эти чудесные грамоты, и не только читать, – наизусть учить!). И так как наш народ был всегда, как и теперь, чужд узкого сословного духа и уважал земский, народный и христианский дух и в людях иных, высших сословий, то и избрал вождем народной рати князя Пожарского, придав ему выборного от всей земли, мясника Козьму Минина. Известно, как шествовал потом Пожарский с Мининым и народным ополчением в Москву, как были разбиты поляки, как собрался великий Земский Собор, избрал и поставил на царство родоначальника ныне благополучно царствующего дома Романовых, как спас Россию от боярской конституции, как ревниво ограждал права несовершеннолетнего самодержца, пока не укрепилась власть его прочно, – и как затем, по выражению Хомякова, народ пошел в отставку из своей политической случайной службы и возвратился к своим мирным сельским и промышленным занятиям…